Вышел в свет сентябрьско-октябрьский номер саратовского журнала «Волга» - чуть позже, чем хотелось бы, но вполне своевременно. Прежде чем кратко обозреть этот выпуск, позволим себе небольшое отступление, которое поможет нам уяснить лейтмотив номера.
В булгаковских «Записках покойника» есть один примечательный эпизод. Почтенной театральной старушке Настасье Ивановне режиссер сообщает о том, что драматург принес в театр свою пьесу. «А зачем? - удивляется старушка. - Разве уж и пьес не стало?» Настасье Ивановне предельно осторожно объясняют: «Леонтий Леонтьевич современную пьесу сочинил!» Встревожившись, старушка говорит: «Мы против властей не бунтуем».
Булгаковскую героиню понять нетрудно: если можно не рисковать, лучше не рисковать. Нельзя сказать, что современная российская тематика произведения - всегда бунт (иногда даже совсем наоборот), но то, что она может вызвать у читателя разнообразные размышления на злободневные темы и, не исключено, подтолкнуть ко всяческим не очень позитивным выводам, очевидно. Нынешние авторы «толстых журналов» не то чтобы совсем сторонятся злободневности, однако и не слишком ее привечают. Проза нулевых, которая считает себя высокой, и публицистика, которая считает себя актуальной, давно уже идут разными путями, встречаются редко и не очень рады этой встрече. Свежий номер «Волги» - редакционная попытка все-таки организовать подобное рандеву: писатели, даже живущие за пределами России, пишут о России, и даже если отступают в область советского прошлого или фантазийно-сатирического грядущего, все равно остаются в здешних координатах.
Вот рассказ русско-украинского прозаика Сергея Шикеры «Маклер»: обычный трудяга, исторгнутый из собственной семьи и ставший полубомжем, вдруг встречает квартирного маклера, который не так давно облапошил его и увел крупную сумму. Маклер выглядит столь ничтожным и показательно-бедным, что главный герой (сам давно на мели) испытывает позыв к благородному поступку - взять да и простить долг. В итоге он действительно не возьмет с жулика ни копейки, однако вовсе не по той причине, которую подразумевал...
Вот рассказ русского англичанина Зиновия Зиника «На безрыбьи, или Принцип неопределенности». Его герой, эмигрант Саша, не может вписаться в британскую реальность, но и возвращаться обратно в реальность российскую он тоже не готов. «Не могу. Мне в России страшно, - шепчет герой. - От всего страшно... Если ты, идя по улице города, не знаешь, что страшней - прыгнет на тебя бандит или подойдет к тебе мент, то ощущение постоянно такое: ты точно знаешь, что ты жив, ты есть, ты здесь, но одновременно ощущаешь, что тебя здесь нет». Герой, по ученой привычке, сравнивает эти ощущения с «принципом неопределенности» Гейзенберга, но научные теории тут совсем ни при чем: природа сегодняшних страхов не вписывается в физические законы и, строго говоря, не всегда рациональна. Однако это не означает, что истоки страха - не в окружающей действительности. Так, персонаж рассказа Михаила Окуня «Каждый третий» загипнотизирован мрачной статистикой. Оказывается, в компании из трех выпивающих людей (не хронических алкоголиков, отнюдь) один обязательно в ближайшее время покинет белый свет - по той или иной причине. Почему? Ответа нет, да, пожалуй, ответ персонажу и не нужен. Достаточно самой постановки вопроса, чтобы сделать обескураживающий вывод.
Из авторов короткой прозы, опубликованной в этом номере, наиболее саркастичен Михаил Бару: его рассказы, балансирующие на грани бытовой прозы и «фантастического реализма», высекают искры из столкновения обыденного и приземленного с невероятным. Так, например, в рассказе «Вольные хлеба» деревенские персонажи на равных общаются с настоящим драконом, ничуть ему не удивляясь. Соответственно, и погибает огнедышащая рептилия примерно так же нелепо и бестолково, как сельский механизатор-недотепа, махнувший на празднике вместо самогона метиловой отравы. А в рассказе «Проездом» повествователь, наблюдая в вагоне метро за очередным попрошайкой (из серии «Сами-мы-не-местные»), прозревает техническую эволюцию неумирающей профессии: «В недалеком будущем весь этот примитив уйдет в прошлое. Зайдет человек, нуждающийся в срочном лечении или отставший от поезда, самолета и ракеты в вагон, по вайфаю или блютузу загрузит в наши телефоны, айпады и нетбуки свою презентацию в пауэрпойнте, где показано, как улетает его ракета и уплывает корабль, или весь он в бинтах с ног до головы после перенесенной диареи, а мы ему вебманями или на яндекс-кошельки кинем сколько не жалко. Тут же пришлет он нам благодарственные смс-ки и перейдет в другой вагон».
Центральной публикацией номера по праву является повесть Дарьи Верясовой «Муляка» - не только и не столько потому, что это произведение выделяется объемом, но и по иной причине: именно здесь на равных встречаются fiction и non fiction, причем и проза художественная, и проза документальная находятся тут в неком единстве, не перетягивая одеяло на себя.
Заглавие - диалектное слово, распространенное на юге России. У слова - три возможных значения: 1) «ил, илистая грязь, илистая муть в воде, мутная вода; 2) «всякий осадок, грязь»; 3) «вино низкого качества». Читатель этих заметок, должно быть, решил уже, будто речь пойдет о третьем значении слова. А вот и нет - о первом, самом важном. Дело в том, что повествовательница (ее, как и автора, зовут Дашей) едет в Крымск - волонтером, помогать жертвам всем известного наводнения. Та субстанция, которую жителям Крымска приходится выгребать и вычерпывать из своих жилищ после того, как вода ушла, - это и есть муляка.
В повести нет особых литературных изысков, однако присутствует тот необходимый градус «соучастия», который позволяет ухоженному горожанину, жителю столицы, оценить постапокалиптический ужас снесенного стихией Крымска. Где-то на периферии повествования роятся зловещие слухи о подлинных причинах трагедии, об истинном количестве жертв и о том, кто погрел руки на бедствии, однако эта информация как бы проходит фоном. Потому что волонтерам приходится заниматься конкретными обыденными вещами: разбирать гуманитарную помощь, распределять ее, заниматься уборкой и спасать... нет, не людей (этим занимаются специалисты из МЧС), а домашних животных, тоже ставших жертвами наводнения. Среди запоминающихся эпизодов повести - безрезультатные попытки Даши и ее товарищей выручить из плена глупых бессмысленных котят...
В повести Верясовой много ярких бытовых зарисовок, много точных наблюдений (в том числе и над человеческими характерами), немало самоиронии (у столичной барышни, которая стала волонтером, не все, конечно же, получается сразу), а вот чего нет и в помине - так это самолюбования. Осознание того, что персонажи занимаются благороднейшим делом, остается как бы за рамками повествования. Пафос - это и есть та самая муляка, которая должно быть удалена с глаз долой. Есть просто люди, добровольно помогающие другим людям выкарабкаться из беды. И всё. Этого достаточно.