Голубая кровь

Маленькому Коле буквы давались трудно. За это он ненавидел лысого старика с бородкой, портрет которого украшал вторую станицу его букваря. Ненавидел, думая, что именно он написал эту мудреную книжку. Когда Колю принимали в октябрята, он узнал, что лысый старик букваря не писал, а был основателем всего нашего государства. Правда, что такое государство, маленький Коля тогда не понимал, но к бородатому деду с хитрым прищуром глаз навсегда сохранил особое отношение. Еще Коля не любил праздников, особенно день 7-го ноября, когда все ходили на демонстрацию, а потом семьями гуляли по городу. На демонстрацию Колю не водили, в лучшем случае забирали к родителям за Волгу, где праздник никак не ощущался, - только до боли опостылевшая безнадега российского железнодорожного полустанка.

Потом каждый ноябрь повзрослевший Коля выводил на улицу людей и сам бодро маршировал впереди колоны, но только радости, той недополученной детской радости, он уже получить так и не смог, а хитрый старик из букваря лукаво усмехался над Колиными потугами из мрачных ноябрьских туч. Мало хорошего было в Колиной интернатовской жизни, девчонкам он не нравился, ни силой, ни остроумием не блистал, да и настоящих друзей у него не было. Из детских увлечений запомнилась только какая-то странная страсть к ручной клади. Если кто-то встречает людей по одежке, то Коля с детства владел особым даром угадывать значимость человека по тому, что у него в руках. Скромные заработки родителей не позволяли Коле иметь портфель своей мечты, но иногда ему удавалось помочь поднести портфель директору или учителю. «Какой вежливый мальчик», - думали педагоги. «Какой замечательный я несу портфель», - думал Коля и ощущал себя самым значимым человеком на свете. 

В институт Колю не взяли, даже несмотря на то, что дед накануне забил бычка, чтобы облегчить внуку поступление. Раздосадованный Коля пошел учиться в техникум. Возможно, Коле тогда впервые почудилось, что настоящие его предки не из крестьян и путейских рабочих, а самых голубых кровей. Не случайно же ему так тяжело живется в советской России, где каждый истинно благородный человек обречен на свой тяжкий крест, не случайно он так ненавидит всех этих самодовольных и счастливых людишек, которым хорошо только потому, что ему, Коле, плохо.

В 1991 году пришел праздник и на Колину улицу. Коммунистов прогнали, а белая кость перестала быть недостатком, и, более того, Коля начал делать стремительную карьеру. Кто-то может решить, что в смутные времена такие, как Коля, всегда востребованы. Это они, в кожанках и пыльных шлемах, согласны делать самую грязную работу, это они не отягощены ностальгией по «старому миру», в котором не было ничего для них лично привлекательного, это они наделены такой верой в вождей, что даже не задумываются над собственной некомпетентностью. Коля так не думал, ему казалось, что после стольких лет безнадеги его качества востребованы, его голубая кровь дала себя знать, и совсем скоро он займет подобающее положение. Ему говорили, что если бы не советская власть - не было бы у него ни образования, ни положения. Вот даже лучший друг Слава не стал выкидывать партбилет, но Коля не верил. Почему миллионы других пьют и прозябают в нищете, хотя и им советская власть дала образование? А алмаз, даже помещенный в навоз, не перестает быть драгоценным камнем.

Прошли годы, теперь Коля штатский генерал, депутат, координатор и прочая, прочая, прочая. Он сам уже давно ничего не пишет, для этого есть угодливые прислужники. Он даже перестал носить чужие портфели - теперь у него есть свой, всем на зависть. Он теперь уверен, что является столпом государственности, российским патриотом-консерватором и даже, самую малость, черносотенцем, и позади у него не железнодорожный интернат, а минимум - пажеский корпус. С нескрываемым презрением глядит он на «выживших из ума» старушек и прочих ветеранов, которые под красными флагами славят Великий Октябрь и партию Ленина-Сталина. А еще большее неприятие вызывают у него их «бесноватые» вожди. Вот недавно один из них позволил себе такое высказывание: «Я призываю вас к новой революции! Чтобы 17 год был опять у нас на улице». Черт его знает, что он имел в виду - то ли научно-техническую революцию, то ли сексуальную, а может еще какую. И год указан некорректно: это 17 год н.э., когда вождь херусков Арминий разбил вождя маркоманов Маробода, а китайский полководец Ван Куан потерпел поражение в борьбе с повстанцами, или 2017 год, когда предстоят очередные выборы в Госдуму?

Но Колю не проведешь - по знакомой с детства лысине и характерному прищуру он сразу догадался, что оратор имеет в виду революцию социальную, когда таких, как он - генералов и депутатов - отправляют по надоевшим с детства шпалам, а новые коли садятся в лучших кабинетах и овладевают самыми лучшими портфелями. Такого заматеревший Коля вынести не мог. «В острог!», «На каторгу бунтовщика!» - горячился он, озадачивая своих писарей темой срочного обращения к народу. «Но напишите так, чтобы очередную заяву не накатал, шельмец, типа пусть прокуратура решает, а мы в стороне, но чтобы наше мнение было обозначено», - проявлял Коля свойственную ему в последнее время рассудительность и осторожность. Писари расстарались. И с примерами исторических личностей, половину из которых Коля не только не знал, но и имена бы их не смог правильно написать даже под диктовку, и с милым Колиному сердцу образом мордовского леса, и с обязательным камланием на тему созидательной работы для людей. Чудо получилось, а не заявление. А ночью Коле приснился бородатый старик с хитрыми, но добрыми глазами. Старик подошел к Коле и погрозил ему пальцем, и Коля вдруг почувствовал себя снова маленьким и беззащитным. Старик взял Колин портфель, вытряхнул из него кулек семечек и подшивку любимой газеты и медленно растаял в воздухе, напоследок обещав вернуться. Коля проснулся в холодном поту и судорожно засунул обе руки под подушку, где обычно хранил свою драгоценную тару. На месте! Значит, только привиделось!