После вчерашнего снега и таяния подморозило и сейчас гололед. Весь длинный Троицкий в освещенных окнах. Много нищих, алкашей и цыганок с кульками детей. Одна нищенка приговаривает: «Все приму, Господь сегодня все примет» и, поднеся подаяние близко к глазам, опускает куски в высокий мешок, а денежку прячет под подол в карман. Слева в ограде очередь у голубого окошечка, где две женщины в одинаковых очках продают свечи
7 января 1972 года, Рождество
После вчерашнего снега и таяния подморозило и сейчас гололед. Весь длинный Троицкий в освещенных окнах. Много нищих, алкашей и цыганок с кульками детей. Одна нищенка приговаривает: «Все приму, Господь сегодня все примет» и, поднеся подаяние близко к глазам, опускает куски в высокий мешок, а денежку прячет под подол в карман. Слева в ограде очередь у голубого окошечка, где две женщины в одинаковых очках продают свечи.
В нижнем приделе не протолкнуться, над головами танцуют незажженные еще палочки свечей. Из темной ограды пахнет свежими дровами, березовые, они навалены горой. Зарешеченные окна храма запотели, как в бане, и движущиеся цветные силуэты за ними таинственны. За собором, напротив музея, прямо на снегу сидит бабка с маленьким личиком и кричит проходящему рыбаку с рюкзаком и пешней: «Куда идешь - сегодня рыба не ловится!»
За Волгой заря - из-за синих в темноте туч. Нежно-багровые просветы, а над ними светлая холодно-палевая прорезь. По мосту движутся маленькие светящиеся троллейбусы.
<70-е>
В заснеженном дворе, среди белых стен и заборов стояла аккуратная с сухонькой старушечьей мордой собачонка и кашляла. Было тихо и бело, и звуки эти бесследно проносились по пустому двору, подтверждая тишину и первый день снега.
<70-е>
В редакции журнала «Волга» возникли две пожилые тетки, спрашивая гл. редактора Шундика. Одна из них - зав. кафе «Юность» - злая, толстая, развязная, остроносая, вульгарная женщина за 50. Вторая - ее подруга со вздутым воспаленным сизо-красным лицом, в желтой шубе, обе с запахом вина изо рта.
Оказалось: подруга - зав. Октябрьским райздравом, мать «мальчика», который в пьяном виде вчера приставал в «Юности» к работникам журнала Дедюхину и Киреенко, попал в милицию, где продолжал буянить. Дело передали в прокуратуру.
Мать принесла и показывала: свой партбилет, депутатское удостоверение, фотографию сына под знаменем в части, его письма, которые она определила как художественную прозу, приглашала работников редакции в гости, предлагала дефицитные лекарства.
<70-е>
Был пленум творческих работников в зале партшколы на Первомайской. Скука неимоверная.
Я сидел рядом с поэтом Исаем Тобольским, позади - актеры Олег Янковский и Александр Михайлов, рассказывающие друг другу байки. У Тобольского с собой, как обычно в последнее время, - журнал «Огонек», где напечатана его поэма. Михайлов, наклонившись к нему: «Разрешите журнал?» Тобольский протянул. Через какое-то время раздался его громкий крик: «Хамство! Хамство!» Даже выступающий на трибуне замолчал. Я и не заметил, как Тобольский оказался рядом с актерами и кричал на них, тыча пальцем в последнюю страницу журнала, где они начали заполнять кроссворд. Михайлов, покраснев и извиняясь, протянул ему журнал. «Зачем он мне теперь?! - так же громко закричал Тобольский. - Вы его испортили, понимаете?! Испоганили!»
Из президиума секретарь горкома партии Н.Б.Еремин, инвалид войны с протезом вместо правой руки, постучал, как обычно, искусственной черной кожаной ладонью по столу и громко предложил: «Исай Григорьевич, сядь, пожалуйста!»
Но Тобольский не сел, а забегал в проходе вдоль рядов, причитая уже потише: «Так оскорбить поэта, так оскорбить!»
<б.д.>
Поэт Николай Благов рассказывал, как, приезжая в родное село, на вопросы мужиков о литературных заработках он в 10 раз уменьшал сумму гонорара за книгу - вместо трех тысяч называл триста рублей. И мужики все равно дивились: за стишки триста рублей!
<70-е> Дубовая Грива
Рев «прогрессов», цветные пятна палаток и домиков, музыка, дымки костров.
Сторожа - Коля, лошадино-челюстный, лысый, вялый, фиолетовый от водки и загара, и Леша - деревянно-мускулистый, в татуировках, с весело-звероватым лицом. Ему лет 35, 10 лет сидел, как осторожно сообщил Коля, за «мохнатый сейф». Освободившись, стал жить с женщиной, соблазнил ее 17-летнюю дочь, женился, так и живут втроем. Хрупкая, детского облика блондиночка странно выглядит рядом с ним. Кроме жены и тещи, живет еще с двумя женщинами на базе. Играет на аккордеоне, строит домик, поет тюремные песни, шугает своих баб.
Пригородные «омики» узкие, с красным на крыше (спасательные круги) и корме (верх шлюпок) и алой полосой вдоль днища и голубовато-белым, совершенно напоминают окуней.
30-31 июля 1979 года Пароход «Михаил Калинин», бывш. «Боян», 1912 года постройки, рейс Горький - Астрахань, каюта №26, 2-й категории
Пароход, держась кормовой чалкой, разворачивается течением. Это теперь у теплоходов и дизельных есть боковые двигатели для разворотов.
Смотрю с кормы вниз на руль в обегающей его тяжелой желтой волне над отметиной «18» - первой на белой части шкалы, красная же вся под водой.
3-я категория, сидящая на жестких крашеных лавках. Задумавшийся старик с воблой в одной руке, бутылкой пива - в другой.
Всегда волнующее: подвал машинного отделения, где в тесном рассчитанном просторе неумолимо движутся стальные шатуны, вращая вал гребных колес.
Туманное окошечко, в котором видно вблизи рядом колесо в тумане брызг и темноте кожуха.
На носу заметил, что цепь правой якорной лебедки ободрана, тогда как голубая краска левой нетронута. Все дело в том, что пароход почти всегда пристает носом против течения, стало быть левым бортом, а большинство волжских пристаней - на правом берегу. (Исключение, когда низовой ветер столь силен, что гонит верхние слои воды против течения, и тогда чалятся правым бортом.)
Старик-чуваш в пролете нижней палубы. Черно-седая узкая борода из гладкого сухого лица, черные без седины волосы. Оказалось, 1904 г. р. Ездил к сыну в Волгоградскую обл. в совхоз рядом с г. Волжским. Сын был женат на русской, которая ему изменяла, теперь женился на чувашинке. Сам был на фронте, в Берлине. Имеет 4-х детей. Говорит о том, что не надо разным нациям жениться, а только между собой. Будет переезжать к сыну.
Ресторан. Бюст Калинина. Доска с надписью: «Здесь в 1919 году работал великий русский летчик нашего времени Валерий Павлович Чкалов». Люстры. Полукруглая дверь. Не кормят. Смена. В пустом ресторане завел разговор. Две официантки - Надя и Наташа. Горьковские, как и вся команда. И они, и нижняя буфетчица, к которой я уже наведался, как будто меня ждали - рассыпались разговором о том, как их плохо снабжают. В сравнении с туристскими - ладно. Хоть и непонятно. Но когда говорил официанткам о старом добром времени, они не понимали. Когда же я сказал об этом пожилой нижней буфетчице, она подтвердила: «Все было, и стерлядка, и икра». Я думал, легенды, а она 17 лет работает, и все получали в Астрахани, т.е. до 1962 г.
В Вольске на пристани толпенка девочек, поступающих в педучилище. Я им (после ужина!) советовал не учиться, а поскорее выходить замуж. Подводы. Перебранка торговок с матросами о цене.
Пытался разговорить старпома, но он - важный.
Курсанты из Вольска и ребята-марийцы, провалившиеся на экзаменах в это же училище тыла. Я угощал их вином. Все - скромные.
Прикуривая, обжег ладонь и пошел в машину, чтобы капнули маслом. Машинист дежурил Саша, белобрысый парень. Он с готовностью стал рассказывать о машинах, с гордостью за паровые, которые могут обогнать дизеля. Сказал, что понимающие люди, интеллигенция, каждый год от Горького до Астрахани плывут на старых пароходах. Я ходил с ним по пупырчатому стальному полу, меж множества труб, масленок, узких лесенок, крашенного суриком поддона и литой чугунной станины. Он сказал мне, что пароход готовят к списыванию. Уже списали «Суворова» и др.
В кочегарке гул и жар. Бьют пламенем форсунки, и когда заглядываешь в топки - там нежно раскаленная пещера, осыпающаяся слабыми розовыми искрами.
Пригласил Сашу выпить, и он пошел (с опаской). На корме выпили с ним бутылку сухого в черной непроглядной ночи.
Потом я прошелся по палубе кругом, посидел на носу, глядя в черный простор, откуда несся ветер.
С утра завтракал один в ресторане средь деревянных панелей, перегородок со спинками, где на уровне головы алый бархат. Официантки, особенно беленькая Наташа, жаловались. Она жена 2-го штурмана. Их, официанток, две, да еще внизу одна. Получают по 80 рублей. Вычитают за посуду. Один пассажир выбросил в окно суповую миску из нержавейки, объяснив это тем, что она - грязная. При мне Наташа ходила по каютам в поисках вилок. Живут, как и многие из команды, в Затоне, где с едой хуже, чем в Горьком.
А за зеркальным окном уже медленно вползала на холмы Сызрань, возникли в тумане серые быки знаменитого железнодорожного моста.
Дождь. Дети смотрят телевизор в салоне.
Внизу в IV классе - карты, спят на полках, выступах, на полу.
Везде мешки, одежда, еда. Торчащие ноги. Запахи.
Трюм и третья палуба завалены мешками с арбузами. На них метки - у кого крест, у кого инициалы, предел же наивности - надпись «Наш мешок».
Обедал роскошно: солянка рыбная с осетриной и неплохой ромштекс. Шеф-повар, говорят официантки, лучший в пароходстве.
Ел до того, как показался Куйбышев. Отяжелел так, что не хотелось покидать ресторан, да и вообще пароход.
Вновь убедился, как Куйбышев похож на Саратов, только с Волги некрасивей, а внутри богаче (старая часть). Поселили в гостинице «Жигули» (бывш. «Гранд-отель»), русский модерн, обваливающиеся с улицы балконы с закруглениями, везде реалистические картины 50-х годов, а на лестнице старые еще медальоны с видами синих озер, красных замков и зеленых дерев. Голова огромного лося на лестничной площадке меж 3-м и 4-м этажами.
Пивной бар, подвальный, огромный, каких в Саратове нет. Пожилой мужик дядя Миша Девочкин. То врал, что только что освободился из Магадана и приехал на родину, то скрипел зубами, сказал, что весь израненный, что Самару освобождал от белочехов, с Колчаком бился. А лет ему 50. Когда совсем расхулиганился и его выводили, заплакал и крикнул: «Простите, ребята, нервишки после войны хероваты!»
11 июня 1991 года (перед выборами)
Жара, плюс 32, в троллейбусе громко, но без хамства спорят примерно ровесники - постарше и попроще за Ельцина (аргументы из прессы), помладше и «поинтеллигентнее» - за Жириновского (аргументы из жизни). Не дослушал, потому что стоял в дверях, и на Бабушкином, от пивного ларька втиснулось много мужчин и среди них, прямо ко мне, старик, источающий запах мочи, в шляпе с дырочками, что носили лет тридцать назад, и я успел вывалиться из вагона.
8 августа 1992 года
2 часа (с 12 до 2) наблюдал праздник кришнаитов у консерватории. В начало улицы они вкатили колесницу, разукрашенную перильцами и гирляндами, медными луковками по углам, с куполом, затянутым материей. Когда установили колесницу, купол стал медленно вырастать, словно внутри его находился воздушный шар.
Их было человек пятнадцать, потом подвозили они коробки на тойоте-фургоне (за рулем кришнаит в сари). Стрижены наголо, только на затылке заплетенная косичка.
Помаленьку собралась толпа, дошедшая человек до двухсот. ТВ снимало, что-то говорил в микрофон Олег Шоммер. Кришнаиты торговали литературой и какими-то свечечками и палочками для возжигания. Беседы разворачивались в основном вокруг одного, видимо, главного пропагандиста, усатого и скуластого. Проповедовал он непринужденно, просто, но однообразно: это - религия всех религий, она допускает и другие, но она основа основ, требует воздержания от мясной пищи, то есть трупоядения, от алкоголя, курения и неупорядоченного секса. Близко к нему стояли пожилые женщины, явно увлеченные речью. Время от времени придвигались и полемисты. Старика в военных штанах, крикнувшего «Работать надо, а не дурью маяться!», старухи стали гнать, он в ответ крикнул, что он настоящий коммунист, и ушел. Один подвыпивший лось лет сорока долго допытывался: «В свои ряды вербуете?» - и, наконец, удалился, по пути схватив за грудь страшноватую девицу и крикнув при этом: «Вот моя вера!» Какая-то бабка, хромая, пыталась громко острить по поводу вегетарианства, что оно у нас подневольное, в том смысле, что колбасы не купишь, но отклика не получила. Наконец, кришнаиты стали в кружок, забил ихний тамтам, они стали петь, и в пляску постепенно вовлекались окружающие - и старые, и девушки, и парни. Запомнился бледный полуюноша-полумальчик, с редкими жесткими волосками на мертвенном лице. Он купил у кришнаитов книгу и осторожно в нее заглянул. В это время у храма Утоли моя печали зазвонили колокола (за неимением колокольни они водружены на крыше служебной пристройки, виден был близко звонарь), а чуть позже врубили музыку на проклятом музыкальном фонтане. Все это одновременно: кришнаитский барабан, колокола и что-то вроде Майкла Джексона из динамиков фонтана.
Поодаль стояли милиционеры с дубинками и один милицейский автомобиль. Но все было пристойно, и они не приближались. Зато телевидение лезло даже на колесницу, откуда их попросили кришнаиты, украшавшие свою повозку золочеными как бы коронами, гирляндами роз, какими-то цилиндриками - белыми, золотыми, красными. Когда водрузили нечто вроде опахала на шесте, несколько девиц в мини-юбках стали фотографироваться на фоне действа.
Я бы сказал, вялое любопытство царило в толпе. Синее небо, жара, фонтан, подошел пьяный с боксером-сукой, на которую бросилась кошка, до тех пор спящая в консерваторской тени, и собака испугалась: глаза маленькой дымчатой кошки горели страшной злобой.
Чем завершились бдения, не знаю - ушел. Все кришнаиты были лицами славяне.
2 мая 1995 года
Сегодня коротким маршрутом (дом - Полицейская - Московская - Приютская - Часовенная - Александровская и по проспекту через «Липки» и М.Сергиевскую) домой. Два холодных дня после дикой жары, поэтому приятно бродить. В «Липках» вдруг полная зелень, которой уж год по-стариковски тупо удивляюсь: «вдруг» весна, «вдруг» лето, «вдруг» зима. В «Липках» все в сирени и ее запахе.
Борис Петров, совсем старенький, на лавочке с авоськой с двумя батонами жалуется все на того же конкурента-краеведа Е. Максимова.
На проспекте бесконечные лотки и на них - бесконечные ананасы, бананы, апельсины, журналы с голыми. Импортные сигареты (долго искал, купил подешевле - 1,4 тыс. «Петер и Джонсон», американские, оформленные под английский стиль, оказались чересчур слабые - зря дешево не бывает), целые изогнутые витринные поля магнитофонных кассет разноцветных, и ни одного нашего, человеческого продукта: пирожков, кваса. Мороженое от 2 до 15 тысяч. Как бы поубавилось кучек бритоголовых.
Кафе «Распутин» на Верхнем базаре под администрацией - скажи 10 лет назад, что такое возможно! Но ведь возможно, и - не нужно, и не удивляет. Так, вялое недоумение.
20 августа 1997 года
Опять потеплело, день палил почти по-летнему, но вечер по-осеннему облегченный. В восьмом часу у ненавистного мне фонтана, заделанного на месте старинного дома с гастрономом и хорошо известным мне двором, напротив консерватории, жалко полощется красный транспарант: «Восстановим единую коммунистическую партию Ленина-Сталина!» Как пишут ангажированные СМИ, там и в самом деле было десятка три-четыре пенсионеров. В мегафон орет крепкий дядечка моего возраста, на толстом брюхе - иностранная надпись на бежевой майке. Резолюция об антинародном режиме, призыв к стачке, походу на Москву. Чуть поодаль автоментовка с несколькими ментами возле нее. И - никто из прохожих не останавливается, даже головы не поворачивает. Видел лишь двоих остановившихся. Первый - некрутой новый русский с четко стриженным каштановым затылком, в свекольных широких штанах, желтых туфлях и белом мятом пиджаке, почти окончательно пьяный, с только что купленным и поедаемым с чисто пьяной жадностью мороженым. Второй - известный саратовский юродивый, поэт-песенник, автор «Ксюши - юбочки из плюша», «Кусочека колбаски», «Вишневой девятки», Юра - забыл фамилию, как всегда в пропотевшей распашонке, пропотевших до пяток сандалиях, и - этого я еще не видел у него - крашеными ярко-рыжими волосиками на лысинке.
Потом ко мне подошел тренер из бассейна «Саратов», опять-таки забыл фамилию, разговор сначала о нашем общем знакомом, потом о недавней смерти В.Давыдова. Весь город бормочет, что тот был в гостях у директора Балашовского комбината плащевых тканей, и в один миг оба умерли - директор у себя дома, Давыдов в автомобиле по дороге в Саратов. Тренер рассказал, что Давыдов пил запоем, лежа, в одиночку. Информация у него от приятеля, тренера - директора турбазы предприятия Давыдова, где шеф лежал в своем домике и ему неделю возили водку, пока тот не отопьется.
19 сентября 1998 года
Под моим окном двое молодых мужчин и беременная, месяце на 6-м, с заметно торчащей под блузой грудью, женщина. Один забил косячок, затянулся, заслюнил конец, дал второму, тот взял в рот табаком, первый - мундштуком в рот, они положили друг другу руки на плечи, словно целуясь, постояли, долго не выдыхая, держа дым в легких. Затем второй таким же способом обнялся с женщиной. Затем отдал папиросу первому и тот последним без выдоха сделал несколько затяжек. Время от времени они оглядывались на наш дом. Опрятные. Второй - азиат. Всем лет по 30. Жаркий - 25 градусов - полдень.
7 апреля 2007 года
И опять по Волге плывут плоские, как блины, серые льдины с белой изящной окантовкой. А позавчера наблюдал редкую картину. Снизу поднялся летний южный ветер - моряна, гладящий воду против течения и потому вздымающий на ней белые буруны - «барашки». Необычность была в соединении барашков с многочисленными мелкими белыми льдинами. Все это вместе - бурое пространство реки, мутное, коричневатое небо с заметными вихрями, и белые мельки барашков, льдин и во множестве слетевшихся чаек - просверки белого на буром.
19 августа 2007 года
Рано утром первыми на Набережной появляются сборщики «пушнины». Если раньше раздавалось звяканье стекла о стекло, то теперь к нему прибавились металлические хлопки - это раздавливают подошвой об асфальт банки.
Затем первые бегуны. В 7-8 у Ротонды на Бабушкином купаются почти одни старики, точнее, больше старушки. Хожу и я. Старушек я скопом полюбил - за ровное веселое настроение, за то, что водичка у них всегда чудо, за неоскорбительную для них и окружающих бедность, уважение к Волге. Многие обладают феноменальной плавучестью. Без всякого стиля, по-собачьи или лягушачьи разводя руками и ногами, они доплывают и до плавучего кабака, и даже до речвокзала, т.е. километр против течения. При этом любят плавать парами, в шляпах, оживленно беседуя. Одна бабушка плавает и поет. Звучным чистым голосом, который еще звучнее от того, что разносится он над водою, романсы и русские песни. Молодежи рано утром не бывает, разве что сильно пьяные. Недавно приползли две пары, девки разделись догола - обе непомерно жирны, волосаты, непристойны, и под радостный гогот кавалеров запрыгнули рядом со старушками в воду.
По-прежнему одуряющая гнусная жара +35.
Дедеркой (под Туапсе), август 2009 года
Боже, сколько на пляже жирных молодых! И почти все - и мужчины, и женщины - поголовно курят, безостановочно пьют пиво, едят чипсы и орешки. До буйков доплывают лишь два-три старичка-бодрячка да несколько парней, остальные лежат на матрацах или плещутся «по шейку».
На пляже, где галька помельче, положил вещи и поплыл к буйку. Навстречу мужик, вытаращив глаза, кричит кому-то на берегу: «Ира, Ира! Что ты смотришь, место занимают!» Оказалось, кричал потому, что я положил свои тапки и шорты рядом с надувным матрацем, на котором сидит жена этого идиота.
В доме, где снял комнату, 12 человек. Семьи с детьми и без. Со мной рядом средних лет пара из Таганрога. Она рассказывала хозяйке о похоронах отца или свекра: «Так хорошо было: 49 машин и 3 автобуса». На обед жарит гигантские куски свинины с луком, который, как и мясо, привезли с собою на машине. С утра все женщины - на кухню с огромными пакетами - картошка, лук, куры - жарить, варить на завтрак. Потом на обед, потом на ужин. На пляже бывают мало. В кафе не ходят. Дети (везде) обкормленные до патологии.
Несколько раз по пляжу прошел с мегафоном высокий осанистый плешивый господин лет за 50 в сопровождении девочки в красном, расшитом золотом наряде - шальвары и проч.: «Товарищи! Сегодня вечером в кафе «Бриз» состоится эротическое топлес-шоу. Кроме этого, в программе рок-танцы, эротическая акробатика. Цена билета 150 рублей. Количество мест ограничено, советую заказать столик заранее». Этот «Бриз» прогорает: ни души ни днем, ни вечером. Особенно смешно то, что смотреть на полуголых приглашали голых посетителей пляжа.
Под вечер я спускался по дороге к пляжу, и рядом со свистом и каким-то даже грохотом с очень высокого крутого обрыва на заднице съехал мальчишка, подвернулся, той же попой упал в щебенку, вскочил и стал швырять камнями в кусты. Подбежавшему мальчику-армянину закричал, что в кустах голова. Тот тоже стал швырять туда камни. Морденка загорелая со светлыми глазками, под левым глазом синяк, левая щека от виска разодрана. Стал кричать проходящим машинам: «Папа! Папа!» Мне стало интересно посмотреть на его папу. Но оказалось, что он так кричит всем мужчинам в проезжающих авто.
Утром кормил с мостика рыбок в речке. Детей из лагерей, их здесь два, гнали на пляж строем. Один переросток с лицом потомственного дебила заранее припасенными булыжниками стал швырять в рыб, выкрикивая: «Пусть хлеб поедят!» А перед большими шли младшие, те просто поочередно плевали вниз, где кружились рыбки.
Спросил у армянки, торгующей фруктами, какие персики местные, а какие турецкие. «Эти местные, а эти из Греции». Я не сразу понял, и удивился - откуда Греция? Потом дошло: они и слова-то «Турция», наверное, не произносят.
Все та же радость, что и в детстве - стоя на пляже, задирать голову на проходящие составы и успеть разглядеть по табличкам, откуда поезд.