В отличие от некоторых литературных журналов, сидящих на дотации и тем не менее продолжающих выходить через пень-колоду (из милосердия не будем упоминать названия тех изданий), саратовская «Волга» держится на чистом энтузиазме редколлектива - и при этом новые номера аккуратно появляются в положенные сроки, без опозданий. «Бумажная» версия ноябрьско-декабрьской «Волги» пришла к читателю в последних числах декабря ушедшего года, а версия сетевая, выложенная на сайте www.magazines.russ.ru, появилась в Интернете и того раньше - в середине декабря
В отличие от некоторых литературных журналов, сидящих на дотации и тем не менее продолжающих выходить через пень-колоду (из милосердия не будем упоминать названия тех изданий), саратовская «Волга» держится на чистом энтузиазме редколлектива - и при этом новые номера аккуратно появляются в положенные сроки, без опозданий. «Бумажная» версия ноябрьско-декабрьской «Волги» пришла к читателю в последних числах декабря ушедшего года, а версия сетевая, выложенная на сайте www.magazines.russ.ru, появилась в Интернете и того раньше - в середине декабря.
Предыдущий номер журнала, как мы уже сообщали в прошлом обзоре, был на две трети отдан первой части нового романа Алексея Слаповского «Большая Книга Перемен». Вторая часть выглядит еще более интригующей, чем первая, но прежде чем продолжать рассказ о сочинении Алексея Ивановича, хотя бы перечислим и другие произведения, опубликованные в той же журнальной книжке.
Итак, в отделе прозы представлены рассказы жителя Самары Анатолия Бузулукского («Менеджер и охранник», «Сын-полуночник») и новелла «Тюремный футбол» Михаила Окуня (ныне проживающего в Германии). В разделе поэзии опубликованы стихи Владимира Друка (Нью-Йорк), Светланы Буниной (Москва), Андрея Пермякова (Подмосковье), Наталии Черных (Москва), Галины Рымбу (Омск); стихи Бориса Белкина (Ньюарк, Калифорния, США) - дебют в журнале. Рубрика Андрея Пермякова «Заочный диалог» пополнилась беседами с русско-британским поэтом и прозаиком Олегом Дозморовым и московским поэтом и критиком Данилой Давыдовым.
В разделе рецензий Анна Голубкова пишет о романе Д. Данилова, Алексей Колобродов - о романе М. Гиголашвили, Олег Рогов - о сборнике статей А. Степанова, а Сергей Трунев - о пародийной книжке-мистификации «Выше, дальше, ниже: Новейшие опыты краеведения Поволжья» (авторы - Е. Абубакиров, Е. Стрелков и В. Филиппов - пытаются распространить опыт доктора Р.С. Каца на сферу краеведения; жаль, что хорошая идея воплощается буквально впопыхах и мифологическому Саратову отведено несколько жалких страничек). Завершается журнал традиционным кинообзором Ивана Козлова (фильмы К. Муратовой, А. Попогребского и А. Федорченко).
А теперь, наконец, вернемся к роману «саратовского москвича» Алексея Слаповского. Краткое содержание предыдущей части: к журналисту Илье Немчинову обращаются родственники крупного предпринимателя, видного депутата от «партии власти» (а в минувшие годы - еще и криминального «авторитета») Павла Костякова - с предложением в канун его юбилея написать книгу о юбиляре. Илья, в конце концов, от предложения отказывается и вместо благостного «байопика» задумывает проблемный роман о том же самом семействе (во второй части роман трансформируется в остро-критическую газетную статью о «клане» Костяковых). В первой части была еще неясна истинная судьба Леонида Костякова, одного из братьев юбиляра. Ваш обозреватель предположил, что слухи об «утоплении» Леонида окажутся ложными (как уже случалось в фильме и в романе «Участок»), - и, действительно, герой не утонул и не был убит, но отправлен жестокими старшими братьями в своеобразную ссылку, откуда пишет письма, остающиеся без ответа.
Во второй части читатель вновь встретится не только с Павлом Костяковым (он, как и его второй брат Максим - крупный чиновник областного правительства - остается в числе главных героев), но и с прочими персонажами: друзьями Ильи - врачом Валерием Сторожевым и неудачливым коммерсантом Николаем Иванчуком. В число главных героинь выдвинется Даша, падчерица Иванчука. За ней будут ухаживать фотограф Володя, режиссер Егор и даже ее отчим Николай, однако героиня в итоге решит выйти замуж на отца Егора - уже упомянутого Павла Костякова. И во время свадьбы несколько сюжетных линий соберутся в тугой узел, конфликт персонажей достигнет апогея и грянет непоправимое...
Удержимся от всех подробностей фабулы, чтобы оставить кое-что и читателю. И перейдем к куда более волнующей теме, которая (как мы уже предсказывали в предыдущем обзоре) будет особо интересна саратовцам. Хотя, на наш взгляд, «Большая Книга Перемен» не принадлежит к числу самых лучших произведений Слаповского (планка «Первого второго пришествия» по-прежнему не достигнута), роман привлекает своей иронией и, прежде всего, самоиронией: у писателя здесь три явных alter ego - прозаик, драматург и автор «мыльных» сериалов; рассказывая о «поисках жанра» этих персонажей, Слаповский подчас безжалостен к себе и собственным творческим ипостасям. Впрочем, Алексей Иванович суров не только к себе - но и к окружающим... Точнее говоря, к окружавшим, поскольку действие происходит в большом губернском городе Сарынске, подозрительно смахивающем на наш родной город.
Во второй части романа вновь мелькнет чрезвычайно активный графоман Вячеслав Дубков: «поэт и писатель, член САП (Сарынская Ассоциация Писателей)» будет застигнут читателем в момент творческого экстаза - когда чудовищно подобострастная поэма о все том же Павле Костякове прольется, наконец, на лист бумаги. Вновь будет упомянут и создатель сарынской медали «За стойкость и выживание», экс-губернатор Владимир Михайлович Федулов (он же ВМФ). Автор напомнит о временах противостояния местной оппозиции с губернатором - и о финале схватки: «Казалось бы, когда валили ВМФ, такое про него писали, что человеку оставалось только повеситься или, в крайнем случае, выйти на центральную площадь Сарынска перед часовней (которую он же, ВМФ, и построил, и в которой возле входа его мозаичный портрет), пасть на колени и крикнуть: «Каюсь!» Ничего подобного, живет в столице, имеет в городе квартиру, а в Подмосковье дом, и каяться не собирается». Вряд ли хоть у кого-нибудь из саратовцев, прочитавших эти строки, останутся сомнения в том, кто послужил прототипом ВМФ.
Интерес ко второй части «Большой Книги Перемен» подогревается одним немаловажным обстоятельством. Алексей Иванович и прежде не чурался актуальной проблематики (чего стоит одно название его предыдущего романа - «Поход на Кремль»!), но сейчас, похоже, чаша терпения переполнилась. Писателю не до аллюзий и экивоков, место подтекста (как в советской литературе раннеперестроечных лет) занял открытый текст. Видно, что действительность настолько «достала» ее живописателя, что он отбросил мелкий инструмент - за ненадобностью - и взялся за размашистый «разоблачительный» жанр. Явное желание элементарно выговориться, расставить точки над i и надавать оплеух ломает традиционные романные форматы и заведомо перевешивает положенную по статусу «художественность».
«Я вот соскочил, то есть не я, а роман, с истории про жизнь и про любовь на сплошную почти что публицистику... - признается по ходу повествования автор. - Я же с советских времен не люблю политики, злободневности, фельетонности - и вот, посмотрите, что со мной сделало время, не хочу, но постоянно съезжаю в это болото. Докачусь до того, что начну обличать властителей или считать, у кого сколько домов, автомобилей и миллионов рублей денег... О вечном надобно думать, о душе. Но душа нигде и ни в чем не отдыхает, наоборот, во всем так или иначе присутствует. И вечное складывается в том числе из такой шелухи, что трудно вообразить».
Дальше будут большие цитаты, но они, уверяю вас, стоят того. Поскольку в романе появляется новый персонаж - «Виктор Викторович Шестаков, сарынский выходец, большой человек в Кремле. Пребывая там, он имеет в Сарынске свои политические и экономические интересы, к нему постоянно ездят из Сарынска ходоки, ходатаи, просители, обиженные и оскорбленные. Благодетель, одним словом». У «большого человека», замечает романист, «как у языческого бога, было несколько тайных имен, самые ходовые - Земляк и Сват. Земляк - потому что выходец из Сарынска, бывший вице-губернатор, лет пятнадцать назад переместившийся в поднебесную Москву и занимающий там ключевые должности (сразу несколько). Сват - за то, что периодически выдвигал в первопрестольную сарынцев, заслуживших его доверие и симпатию, чтобы иметь под рукой своих людей. Если кто из Сарынска попадал в высшие государственные сферы, можно было к гадалке не ходить, уверенно зная - это Сват хлопотал, рекомендовал, продвинул. То есть - сосватал». И кто, интересно, послужил прототипом Земляка, господа партийцы? Вслух можно не говорить, но произнести сокровенное имя про себя-то можно?
Кульминационная сцена романа - торжественная встреча с приехавшим Земляком в областном краеведческом музее. Павел Костяков едва ли не впервые в жизни решается на открытый бунт. Самое дорогое из его жизни ушло, терять нечего, можно плевать на политес и резать заветную правду-матку. Отобрав микрофон у брата, Павел публично обращается к Шестакову. Вместо умильных отрепетированных речей гость слышит такое: «На самом деле во всем Сарынске не найдешь ни одного километра приличного асфальтового покрытия, кроме как перед Домом Правительства. А ведь деньги выделялись огромные, Виктор Викторович! Федеральные деньги! Вы же помогали их выделить, благодетель, спасибо, миллиарды рублей спустили нам сверху! Но министру дорожного строительства семью содержать надо? Надо. Вот он пару миллиардов себе и взял. А у него замы и вообще целый аппарат. Остальное разворовали низовые звенья. Да еще вам, Виктор Викторович, надо вернуть законные шесть процентов на развитие партийной деятельности и для вашего личного пользования. Надо? Надо. Иначе откуда у вас триста миллионов долларов состояния, о чем вся страна знает, притом, что вы никогда в жизни не занимались предпринимательской деятельностью? А? Если бы вы были ихтиозавр, тогда бы успели честно накопить с зарплаты за миллионы лет, но вы ведь не ихтиозавр, Виктор Викторович! В том-то и ужас, что вы не ископаемый, вы не истлели, вы живее всех живых или, если хотите, мертвее всех мертвых, как вам больше нравится?»
Разумеется, этот неконтролируемый выплеск эмоций лишь ненадолго нарушит благостное мероприятие: Костякова уволокут в психушку, Виктор Викторович сделает вид, что он ничего не слышал, - и все присутствующие на встрече тоже разом притворятся, будто никакого «неприличного» монолога, обращенного к «благодетелю», не было...
Протуберанец Костякова - несомненная авторская фантазия: то, что случилось в придуманном Сарынске, в реальном Саратове не произошло. Благолепие осталось ненарушенным. Жизнь продолжается. Впрочем, всякая литература и не претендует на буквальное отражение жизни - здесь и сейчас. Однако у литературы, как известно, есть законное право слегка забежать вперед.