Этими цитатами из обширной и обстоятельной публикации Ксении Голубович «Тристан и Изольда» в исполнении Ольги Седаковой» и стихотворной подборки Алексея Александрова «Дигидон» и др.» мы начинаем обзор только что вышедшего сентябрьско-октябрьского номера журнала «Волга». В приведенных цитатах речь идет, разумеется, не только о литературном постмодерне и не только об осени как конкретном времени года: журнальная книжка, авторы которой - в большинстве своем - еще не достигли сорокалетия, составлена таким прихотливым образом, что лейтмотивом номера становится глубокая «осень жизни» во всех ее проявлениях
«В постмодерне старое не отбрасывается драматически, оно есть, оно присутствует, как узнаваемое, привычное, знакомое (...). Поэт говорит от имени живых, какими они были до всяких имен, подвигов, славы, то есть всего, что изощренно указывает лишь на утрату и на то, что время проходит...»
«Вот осень на цыпочках ломится в дверь,
И ангел берет духовое ружье...»
Этими цитатами из обширной и обстоятельной публикации Ксении Голубович «Тристан и Изольда» в исполнении Ольги Седаковой» и стихотворной подборки Алексея Александрова «Дигидон» и др.» мы начинаем обзор только что вышедшего сентябрьско-октябрьского номера журнала «Волга». В приведенных цитатах речь идет, разумеется, не только о литературном постмодерне и не только об осени как конкретном времени года: журнальная книжка, авторы которой - в большинстве своем - еще не достигли сорокалетия, составлена таким прихотливым образом, что лейтмотивом номера становится глубокая «осень жизни» во всех ее проявлениях.
Да, «время проходит», сегодня превращается в позавчера, то есть в некий плюсквамперфект, а дело литературы - осмыслить подступающую, как неизбежный осенний период, метаморфозу. Что же могут рассказать о старом молодые еще люди, самой природой пока еще лишенные житейского навыка старения? Их суждения не могут не быть умозрительны, однако сторонний взгляд и дистанция подчас оказываются не менее важны, чем личный опыт. Молодые могут быть безжалостными? О да, еще какими! Таков, например, лирический герой новосибирского прозаика Дениса Кудерина (родился в 1975 году). Вот цитата из рассказа «Русский дзен: бесконечная остановка». «Особенно любят посещать магазин старики и старухи, - замечает alter ego автора. - Увы, они не производят впечатления благообразных счастливых людей на заслуженной пенсии, а выглядят, как старые больные животные, которые скоро умрут и будут закопаны в мерзлую землю».
Впрочем, Кудерин тут все же исключение. По преимуществу, писатели избегают расхожих стереотипов и крайностей. С одной стороны, мы практически не найдем в этом журнале произведений, где старость была бы представлена бодрой порой аккумуляции многолетней житейской мудрости. С другой стороны, авторы не зацикливаются и на иной, сугубо трагической, части смыслового спектра (старость как время неизбежного увядания, угасания и распада). Ведь реальность куда сложнее и парадоксальнее.
В саркастическом рассказе москвича Михаила Бару «Не пишется проза, не пишется» автор, например, между делом обыгрывает сегодняшний феномен караоке, мысленно конструируя фантастические варианты, при котором эта модная игрушка («микрофон в руки взял и давай, пой хоть в три горла вместо Киркорова или Меладзе») очень даже пригодится и старшему поколению: «Старенькому дедушке можно доставить и отдельное удовольствие. Подарить старику минусовку доклада Леонида Ильича на двадцать пятом съезде. Оставить аплодисменты, крики браво, бис, фанфары и пионерское приветствие. Вставная челюсть у него есть, шамкает и причмокивает он так, что любо-дорого послушать, и значит к докладу полностью готов. И себя при всем этом тоже не оставить. Показывают, к примеру, самизнаетекого на заседании кабинета министров, а ты кнопочку нажал и его узкими, змеиными губами начинаешь каяться за то, что упек Ходорковского в тюрьму, говоришь, что он тебе снится каждую ночь и обещаешь выпустить буквально завтра. Мало того, велишь Кудрину поднять пенсии и зарплаты на триста-пятьсот процентов. Каждому! Включая грудных детей. И провести в каждую квартиру нефтепровод. Чтобы к трубе мог присосаться каждый. Включая грудных детей».
Кстати, о пенсиях. Задумывались ли вы о том, что Сергей Довлатов (1941 года рождения) или Владимир Высоцкий (1938 года рождения), доживи они до наших дней, уже несколько лет считались бы пенсионерами? Безвременный уход стал важнейшей вехой их творческих биографий, в которых не нашлось места собесу. Алексей Колобродов в большой статье «Неактуальный юбиляр» (к 70-летию Сергея Довлатова) пытается наметить новые направления грядущего «довлатоведения» и, прежде всего, дистанцировать его от привычной мемуаристики. Ибо друзья, знакомые, однокашники, собутыльники, сослуживцы и просто современники Сергея Довлатова, так никогда не перешагнувшего пятидесятилетний рубеж, принадлежат уже к иной возрастной категории. Парадокс: ныне писатель Довлатов общается с большей частью теперешних своих читателей как бы через голову тех, кто общепризнан в качестве главных хранителей довлатовского литературного наследия...
В этом номере «Волги», что характерно, опубликован рассказ под названием «В лучшем смысле», где описана почти «довлатовская» ситуация: писатель в кризисном положении (скудный - если не сказать нищий - быт, безденежье, отсутствие перспектив) внезапно узнает, что его труд может быть щедро оплачен. Надо лишь понять «предлагаемые обстоятельства» и максимально им соответствовать. Оказывается, в столице открылся новый глянцевый журнал «Холоп», из которого молодые, богатые и вполне успешные могут узнать о тяжкой жизни сирых, старых и убогих. Главному герою рассказа доверена важная роль основного «печальника»; он должен максимально разжалобить «чистую» публику историей про скудное существование человека на обломках советской империи. Постоянный автор «Волги», живущий в Молдавии Сергей Дигол пишет от первого лица, дабы грань между авторским «я» и «я» персонажа была максимально тонкой. Герой рассказа очень хочет вписаться в московский проект, и вроде бы необходимого житейского материала у него полным-полно. Но странное дело: выбрав в качестве героя пожилого ученого, Сергей-из-рассказа внезапно чувствует, что его персонаж никак не укладывается в «холопские» рамки и не желает служить иллюстрацией для «глянца». Сюжет вдруг выворачивает в неожиданном направлении, а финал обеих историй (и той, что случилась с героем недописанного рассказа, и той, которую нам предлагает реальный Сергей Дигол) воистину непредсказуем...
Другая прозаическая публикация номера - «Gустота» Ольги Заровнятных (год рождения - 1979-й), живущей в Орехово-Зуево. В отличие от Дениса Кудерина, рассказчица избегает совсем уж мрачных тонов. Да, для старушек, сидящих у подъезда, расстояние между жизнью и смертью, увы, не так уж велико, но это не мешает героиням «приветливо улыбаться» и вести между собою элегические беседы: «Ну что, по домам? - Да, до вечера. - До вечера. - Посидели немножко, и... - До вечера. - Да, если не помрем...» Впрочем, быть может, и кончина для героинь «Gустоты» отнюдь не финиш, но некая промежуточная стадия? Писательница готова дать им шанс. Если «все повторяется», если «через некоторое время душа человека возвращается, и опять нарождается ребенок», то отчего бы не предположить, что «круговорот старушек» бесконечен, и сопливый юный Женечка, который играет рядом с бабушками, просто-напросто забыл о всех своих прежних воплощениях?..
Самая объемная прозаическая публикация номера - повесть совсем молодой Татьяны Барботиной «Пешков». Хотя заглавного героя зовут Алексеем, он ничем не напоминает писателя-однофамильца. История вдовца Пешкова, после смерти жены оставшегося в квартире вместе с облезлым котом Львом, кажется типичной. Герой читает, вжавшись в старое кресло, муштрует старого кота, кое-как занимается репетиторством с оболтусом Петей, но все это происходит как бы в полусне, где-то на отдаленном краю реальности. Поначалу Пешков не вызывает у читателя особых симпатий, а вся его жизнь кажется прозябанием. Однако у Барботиной-рассказчицы есть очень ценное качество, которыми обладают не все ее ровесники: авторское сочувствие к этому аутсайдеру (пусть жалкому, пусть неумному, пусть брюзгливому), и оно столь велико, что передается и читателю. Вопреки ожиданию, рассказ заканчивается не смертью Пешкова, а пронзительным уходом в небытие его кота Льва - существа, полного гордого кошачьего достоинства. Но этот уход, по сути, есть «репетиция» финала, оставшегося за кадром...