Гражданин начальник! Пишу я тебе эту маляву невидимыми мне чернилами с катарактой на глазах. Стыд меня гложет, гражданин начальник, и позор за бесцельно прожитые годы, за подленькое и мелочное прошлое, за то, что, умирая, не могу я сказать: вся жизнь моя и все силы мои отданы самому главному в мире: борьбе за освобождение человечества от другого человечества… Не бери себе в голову, гражданин начальник, ничего лишнего и ничего личного! Сейчас всё объясню
Гражданин начальник!
Пишу я тебе эту маляву невидимыми мне чернилами с катарактой на глазах. Стыд меня гложет, гражданин начальник, и позор за бесцельно прожитые годы, за подленькое и мелочное прошлое, за то, что, умирая, не могу я сказать: вся жизнь моя и все силы мои отданы самому главному в мире: борьбе за освобождение человечества от другого человечества… Не бери себе в голову, гражданин начальник, ничего лишнего и ничего личного! Сейчас всё объясню.
Жил я тихо-смирно, по-коммунистически и при Сталине, и при Хрущеве, и хрен знает, при каком хрене еще, до лихих девяностых, когда нестерпимо жрать захотел и стал вступать в так называемые кооперативы, ограничивая свою и чужую ответственность и безответственность разными товариществами. И жить мне, гражданин начальник, согласно классику, стало лучше, жить стало веселее! И привык я поживать и добра наживать, как вдруг тяжелое наследие тяжелого прошлого обернулось для меня тяжелыми болезнями и невыносимо легким бытием на пенсию. И как любой Николай Островский в описанном положении, лег я на больничную койку писать вслепую мемуары о том, как закаляться стал. Лет десять уже лежу невыездным из дому писателем.
Хотя вру, вывозят меня в кресле-каталке добрые люди на природу полюбоваться - как она там без меня благоухает. А для связи с общественностью скинулась она мне на мобильный (в отличие от меня) телефон. Аллё-аллё, и я перед тобою, как лист перед травою!
И вот однажды, в студеную зимнюю пору из дому я выехал в некий лесок, пью бражку в сторожке, веду разговоры, а тут раздается тревожный звонок: «Дедуля! - кричит по мобильнику внучек, - тебя не закрыли, как думает мать? А то в нашу хату, как ливень из тучи, вломились менты, чтобы нас обыскать! И хоть раскидали штанишки и книжки, средь них не нашли опера ни хера. Но папин компьютер зажали подмышку и взяли в трофеи под крики «ура!». Папаша психует: ведь без ноутбука ему диссертацию не защитить, придется бедняге расстаться с наукой, а уж безработными нам не прожить!»
Вслед за этим другой звонок. Представляется игриво: «Я - кобра». Игриво отвечаю: «А я факир. Как будем фокусничать - под дудочку или в трубочку?» «Пока в трубочку, до допроса, на который вы вызываетесь в качестве свидетеля по громкому уголовному делу прошлого века, в котором вы и сами почти уголовник. А главный уголовник - в бегах, пока без предъявления. Но мы его, чуду-юду, из ихней речки на интерпол-спиннинг выудим и разделаем на национальное блюдо «форшмак» на месте совершения всех мыслимых и немыслимых противоправных преступлений. А сейчас кобры по всем правилам сыска на основании иска шмонают вашу дачу для вашей дачи показаний. Адью, папаша, до встречи и дачи!»
Тут же звоню на огород своему лже-племяннику на общественных началах: «Сторожишь, - говорю, - коза - твоя мать?». «Да разве на сто рублей усторожишь, дядя Вова? Оборотни в масках чуть ли не с боем домик взяли, ищут оружие и наркотики. Волыну уже нашли - газовый пистолет, разрешение на него от меня почему-то требуют, описывают поштучно вонючие патроны и изымают на кабаллистическую экспертизу. Вы б мне зарплату в сфере услуг повысили, я бы ищеек этих точно не пустил, вашим бы дихлофосом отстрелялся до последнего!»
Тут я капитально опупел: ладно на моей квартире хоть члены семьи были - два внучка, 13-ти лет один и 11-ти месяцев другой с кормящей мамой, моей дочкой, то есть по закону. Но на даче-то, от семейного гнезда весьма отдаленной, никого не было из хозяев, только чужой парень, которого я попросил за бабки снег почистить во дворе, с разрешением в доме погреться! Как и кого он там пригрел, да что там во время махновского налета из добра нажитого пропало, потом уже выясню. Но не в месте, куда вызовут, а на месте, куда вывезут. А пока - снег, снежок, белая метелица, милый сватать обещал, только долго телится!
Вот так, никем не обласканным, дважды обысканным, вернулся в объятья я к бывшей жене. Грехи молодые забыв и простивши их, лобзаем запястья - я ей, она мне!
Гражданин начальник! Христом-Богом прошу, как Ванька Жуков дедушку, забери меня отседова, коли я виноват. А коли нет, прости меня по исходу срока давности и за 17-й ленинский годик, и за 37-й сталинский, и за роковые сороковые гитлеровские, и за перестройку горбачевскую, за которую я честно два месяца отсидел, и за лихие девяностые ельцинские, и даже за 2000-й год-миллениум путинский, когда я по дряхлости лет выборный бюллетень со слепу и с тремору уже не подмахивал!
В чем и подписуюсь рукой пригревшей мя жены, ВЛАДИМИР ГЛЕЙЗЕР,
ветеран горбачевских застенков и кооперативного движения из них
* АФРОНТ - (устар.) публичное оскорбление. (Словарь русского языка.)