В Волжском районном суде Саратова после недельного перерыва продолжились слушания по делу Михаила Макеенко. Напомним, у подсудимого был больничный, и он, отпущенный под залог, адаптировался к воздуху свободы. Адаптация, что было очевидно, проходит успешно: в суд он явился весьма бодрым, со свежей стрижкой, в плаще и при галстуке, так что сначала его даже не все и узнали. Подошел к дверям зала заседаний, любезно их распахнул и пригласил входить. Все прошли. Группа поддержки сильно поредела, с прессой отношения установились почти дружественные, впрочем, и свободных мест, из-за которых раньше ругались, стало гораздо больше, а процесс, похоже, переходил в обычную рутинно-рабочую стадию. Вошел Матросов, тоже отдохнувший, плащ, почти такой же, как у Макеенко, не снял. Занял отдельную скамью, и вообще свою обособленность всячески демонстрировал. Подошла и судья. Так что можно было начинать.
В Волжском районном суде Саратова после недельного перерыва продолжились слушания по делу Михаила Макеенко. Напомним, у подсудимого был больничный, и он, отпущенный под залог, адаптировался к воздуху свободы. Адаптация, что было очевидно, проходит успешно: в суд он явился весьма бодрым, со свежей стрижкой, в плаще и при галстуке, так что сначала его даже не все и узнали. Подошел к дверям зала заседаний, любезно их распахнул и пригласил входить. Все прошли. Группа поддержки сильно поредела, с прессой отношения установились почти дружественные, впрочем, и свободных мест, из-за которых раньше ругались, стало гораздо больше, а процесс, похоже, переходил в обычную рутинно-рабочую стадию. Вошел Матросов, тоже отдохнувший, плащ, почти такой же, как у Макеенко, не снял. Занял отдельную скамью, и вообще свою обособленность всячески демонстрировал. Подошла и судья. Так что можно было начинать.
Сразу же выяснилось, что насчет рутины сказано было слишком рано: возобновленный процесс прямо с полтергейста и начался. В ходе первых заседаний, как известно, сторона обвинения потеряла основной вещдок - диктофонную запись с предварительными переговорами Матросова и Макеенко. Так вот, вещдок нашелся. Но не у обвинения, а у УБОПа, который параллельно с Матросовым тоже вел свою оперативную работу. Вещдок УБОПа был о том же - о предварительных переговорах Матросова и Макеенко, содержание разговора (оно оглашалось на первом заседании в протокольной записи, после чего, собственно, саму диктофонную запись на диктофоне обнаружить не удалось) было тем же: Макеенко жаловался на притеснения, на отсутствие помощи от «Единой России», просил понимания у прокуратуры, и т.д. А полтергейст здесь такой: вещдок УБОПа датирован 4 апреля, вещдок обвинения - 3 апреля. Так что сказать, что кто-то здесь что-то понял, было нельзя. Никто не понял ничего, все по очереди смотрели друг на друга, судья Светлана Макарова смотрела на главного свидетеля обвинения Дмитрия Матросова и гособвинителя Николая Абрамова, но им происходящее было понятно еще меньше, чем ей. Так что суду ничего не оставалось, как принять по-своему компромиссное решение: считать пропавшее вещественное доказательство стороны обвинения утерянным окончательно, к делу приобщить вещдок УБОПа. С ним, собственно, и было решено работать. Матросов уже понял, что большинство вопросов будет к нему, поэтому снял плащ и встал.
- Вы говорили, что, делая диктофонную запись, хотели пресечь преступление? - спросила его сторона защиты Макеенко. - Вы сегодня не отказываетесь от своих слов?
- Да, это моя позиция, - твердо ответил главный свидетель. - Что вы вообще хотите от меня услышать?
Услышать Елена Левина хотела буквально следующее: кто это на диктофонной записи произносит такие слова как «теперь можно и порешать»?
- Эта фраза изобличает лицо, намеревающееся совершить преступление, - сказал Матросов, и разве что не указал пальцем в сторону Макеенко.
- Третьего апреля был разговор? - уточнила Левина.
- Да, - ответил Матросов, но не стал объяснять, как быть с только что принятым решением суда считать диктофонную запись от 3 апреля окончательно утерянной. Впрочем, и суд тоже проигнорировал расхождение по датам, что, возможно, и правильно, поскольку такая нестыковка вряд ли последняя. Дальше дотошно прошлись по некоторым фразам диктофонной записи, уточнили, почему голос Матросова отчетливо произносит некоторые денежные суммы, а голос Макеенко совсем не слышен (как пояснил Матросов, Макеенко все цифры писал на бумаге, а сам он специально произносил вслух, чтобы они дошли до диктофона), что это за сумма в 15 миллионов («Думаю, что не миллионы, а минуты», - сказал Матросов) и т.д. По сути поговорили вскользь, без детализации, пафос присутствовал у всех: и у защиты, и у свидетеля, который чистосердечно напирал на то, что он по долгу службы изобличал преступление. Макеенко молчал, но его пока никто ни о чем и не спрашивал.
Слово попросил Николай Абрамов. Судья разрешила, а потом пожалела, но было уже поздно. Гособвинитель выложил перед собой четыре тома, и, похоже, все намеревался зачитать. Раскрыл первый, стал читать протокольные записи. Речь шла о том, что прокуратура реально намеревалась обратиться в арбитраж с иском о признании недействительными внесенные в госреестр записи о торговых павильонах, расположенных в районе пл. Кирова, как объектов недвижимости. То есть об обстоятельствах, которые, по версии следствия, и вынудили Макеенко «порешать» вопрос в денежном исчислении. Читал он долго. Судья попыталась гособвинителя прервать и спросила:
- Сторона обвинения считает возможным все это зачитывать?
- Нет, ваша честь, я исследую надзорное производство, - ответил прокурор и продолжил дальше. Внимательно слушал разве что Макеенко, некоторые члены группы поддержки откровенно задремали, Матросов позевывал вообще демонстративно, наконец, Абрамов произнес: «А теперь Матросову надо подтвердить, что это его подписи стоят в протоколах», и вернулся к первому листу, с которого читка начиналась. Прошли всю процедуру сначала, но покороче. Насчет подписей Матросов сказал, что «вроде, мои», подтвердил и достоверность подписей Ольги Бобровой. В достоверности подписей зампрокурора Тимура Маслова гособвинитель и сам не сомневался. Так что потихоньку разобрались и с этим. Выяснили также обстоятельства передачи томов надзорного производства следствию, но не до конца, потому что Матросов не смог вспомнить, приходили ли следователи к нему забирать документацию, или он сам все им отнес, как, собственно, и диктофон. Зацикливаться на этом тоже не стали, решили, что могло быть и так, и по-другому. Наконец, судья посмотрела на Матросова совсем строго и спросила:
- Вы у нас исчезали, несмотря на то что суд принял решение о вашем постоянном присутствии в процессе. Куда вы исчезали?
- Я был в отпуске, взял путевку для лечения, - сообщил Матросов уже частично известные обстоятельства, ни словом, впрочем, не обмолвившись о том, что был в Москве, как о том письменно сообщала в суд прокуратура. Хотя тут же и выяснилось, что в Москве он был разве что проездом, потому что лечиться ездил за границу.
- Вы считаете, что отсутствовали по уважительной причине? - попыталась судья то ли надавить на совесть свидетеля, то ли узнать что-то поподробнее.
- Я путевку купил заранее, - объяснил Матросов. - Не отказываться же мне от нее.
- Ну что ж, то, что вы явились, - это прекрасно, - не нашлось других аргументов у Светланы Макаровой, и на этом, собственно, был объявлен перерыв.
Так что процесс продолжается по сценарию, предугадать который заранее, как это видно, просто невозможно.