В предыдущей главе своих экспресс-мемуаров я рассказывал о докторе К. с его лунными тараканами. Теперь, когда история закруглилась, снова перенесемся туда, откуда начали. На календаре 1994 год, лето. Персонаж, с которым мне предстоит провести как минимум два ближайших десятилетия, уже скоро появится на свет
В предыдущей главе своих экспресс-мемуаров я рассказывал о докторе К. с его лунными тараканами. Теперь, когда история закруглилась, снова перенесемся туда, откуда начали. На календаре 1994 год, лето. Персонаж, с которым мне предстоит провести как минимум два ближайших десятилетия, уже скоро появится на свет.
Само по себе превращение русского писателя в американского - процесс очевидный до тривиальности и многократно испытанный на себе моими знаменитыми коллегами: 1) надо что-нибудь написать в России; 2) переехать из России в США; 3) что-нибудь написать на новом месте. Однако я сумел достичь нужного результата, не выезжая за пределы страны и даже родного города Саратова.
В отличие от Р. С. Каца, который просто выскочил, как чертик из табакерки вместе со своей книгой, степенью доктора фиолологии и должностью профессора, Лев Гурский не появился одномоментно. Он десантировался в эту реальность постепенно: частями, слоями, отдельными фрагментами - так медленно расцветает на фотобумаге поляроидный снимок или проявляется Чеширский Кот.
Толчком к возникновению Гурского послужил Социальный Заказ. Мой приятель Сергей П. по причинам, которых тут касаться не будем, разочаровался в книготорговом бизнесе и принял решение стать книгоиздателем. Было придумано запоминающееся название «Труба» и к нему логотип, который долженствовал объяснить: имеется в виду подзорная (а не водопроводная, например, или фановая) труба.
Всякому издателю для начала требуется хоть небольшой эксклюзив: коммерчески перспективный автор, которого нет ни у кого другого. И раз уж из всех знакомых Сергея П. только у меня были продолжительный опыт литературной деятельности вкупе с солидным запасом наглости, без которой было бы глупо даже начинать предприятие, роль эксклюзива предложили мне. Перво-наперво я исследовал книжные лотки, пообщался с продавцами и установил, что наибольшим спросом пользуется криминальный роман - причем не иностранный, но русскоязычный. Отлично! Детектив так детектив.
Не пришлось даже особо напрягаться, придумывая имя своему новому фантому. Лев Аркадьевич Гурский родился как писатель примерно на полгода раньше, чем сумел сочинить хотя бы одну строчку.
Дело было так: екатеринбургский журнал «Урал», где я временами печатался, предложил мне написать что угодно и на любую тему. Я вновь двинулся по пути Борхеса-Лема и соорудил пяток рецензий на вымышленные книги - эдакий цикл под общим названием «RENIXA INTERNATINAL» (опять, как и в случае с Вероничкой Кастро, для простоты пришлось задействовать неувядаемую чеховскую Рениксу; кто понял, тот молодец). Среди придуманных мною книг оказался и роман писателя-эмигранта Льва Гурского «Янки при дворе вождя», ремейк романа Марка Твена. Только у меня Хэнк Морган жил в конце ХХ века, имел профессию историка и, случайно переместившись на два десятилетия в прошлое, попадал ко двору не короля Артура, но Брежнева. И становился его советником, подтолкнув Леонида Ильича к гласности, перестройке, экономическим реформам и так далее.
«Рецензия» не прошла совсем уж бесследно, но особой роли не сыграла. Однако само сочетание слов Лев-Аркадьевич-Гурский мне уже вскоре, как видим, пригодилось. Правда, первоначально автор романа «Янки при дворе вождя» был переводчиком с итальянского, а в новейшем изводе Л. А. Гурский закончил юридический факультет Ленинградского университета. Затем он долго работал в прокуратуре - до тех пор, пока ни переключился на литературу, разочаровался в советской Фемиде, запил, был уволен из органов правопорядка и по «еврейской линии» (то есть, через Австрию и Италию) эмигрировал в Соединенные Штаты Америки. Где и написал первый десяток своих криминально-политических романов.
Легенда о нетрезвом образе жизни писателя Гурского мне, кстати, тоже аукнулась: когда я в 2012 году вступил в полемику с членом Президентского совета по культуре, главредом газеты «Культура» и патентованной блондинкой - во всех смыслах этого слова - Еленой Ямпольской, та, произведя поиск в Интернете, видимо, наткнулась на обломки мной же придуманного «пьяного» мифа и по этой причине назвала свою контрпубликацию «С косых глаз». Смысл ее состоял в том, что спорить с патриотической Ямпольской может лишь бессовестный клеветник (которому «наплевать на храмы, священников, русскость») и заодно непросыхающий алкоголик.
Но бог с ней, с той блондинкой. Вернемся к обстоятельствам создания Льва Гурского. Придуманное мною имя было удобно еще и потому, что рождало у читателей цепочку ассоциаций. С одной стороны - Лев Гурыч Синичкин из популярного водевиля. С другой стороны - Лев Гуров, герой милицейских детективов Н. Леонова. С третьей стороны, читатели еще не успели забыть публикацию «Лев прыгнул» журналиста Юрия Щекочихина в «Литгазете» конца 80-х, где милицейский подполковник (ныне генерал-лейтенант) Гуров обличал оргпреступность. Все это вместе должно было образовать некое смысловое облако, окружить читателя и внушить ему, что Лев Гурский - автор с бэкграундом, а не просто взялся из пустоты. Расчет оказался верным: когда первые книги легли на прилавки, многие покупатели пережили дежавю. Им казалось, будто они и раньше, еще во времена молодости, читали книги этого писателя...Кстати, именно за статью о приключениях главредши «Культуры» мне и была присуждена премия «Журналиста», о которой уже шла речь в главе, посвященной доктору Кацу, Сталину и Луне. Вновь повторяю свой нехитрый вывод: в этом мире - тесном, как коммунальная кухня, - все взаимосвязано самым нелепым и причудливым образом.
Не менее важен был и «эмигрантский» момент в биографии моего персонажа. Напомню, что образ Гурского был выкован в первой половине 90-х, когда отечественные беллетристы еще не отряхнули со своих ног прах советской цивилизации и толком не знали, что им делать сейчас. Особый интерес вызывали сочинения наших бывших соотечественников, живущих за рубежом. Да, те были почти такими же, как мы, но у них был опыт, которого не было у нас: они уже знали вкус незнакомой жизни при капитализме и могли нас кое-чему научить. Беда в том, что среди эмигрантов имелось много Больших Писателей (и еще немало - добавим в скобках - тяжеловесных графоманов), но почти не оказалось шустрых беллетристов. Вот отчего, кстати, произведения Тополя и Незнанского шли нарасхват.
Я решил, что Гурский должен быть из той же карточной колоды. Писать он должен был о российских делах - происхождение обязывало. Он не должен был бояться острых тем - ну что ему, американцу, сделают? Он имел право ошибаться в деталях - из-за океана частности не видны, и это извинительно. То, чего не простили бы начинающему беллетристу из Саратова, легко прощали автору из Вашингтона. Кстати, и столицу США я выбрал для Гурского не случайно: как ни велик Нью-Йорк, в нем присутствует большая и активная русская диаспора; там все всех знают, поэтому отсутствие Гурского не скроешь. А вот в маленьком Вашингтоне, где соотечественников минимум, можно и затеряться.
Короче говоря, с местожительством героя я определился легко. С внешностью - тоже. Я заранее представлял себе, как выглядит Лев Гурский: старше меня на двадцать лет, лысый и бородатый, то есть внешне не слишком похожий на меня (у меня самого тогда бороды не было, а лысины нет и поныне). В ту пору, когда первые книги Льва Аркадьевича вышли в Саратове, никто в издательстве еще не владел фотошопом, поэтому на задней стороне обложке был не фотоколлаж, а рисованный портрет. Физиономия у Гурского получилась довольно противная - что впоследствии дало основание обиженному Эдичке Лимонову сердито обозвать писателя «корявым еврейским пеньком».
Собственно говоря, еврейство Гурского я не выпячивал; человек с такими фамилией и отчеством мог бы, в принципе, иметь русские, украинские, белорусские или польские корни. Но Лимонов сходу записал моего фантома в евреи-вредители из-за личной обиды: подозреваю, он рассердился из-за персонажа трех гурских романов Фердинанда Изюмова. Зря обиделся. Если в первой книге герой был забавным клоуном, то во второй и третьей книге «президентского цикла» у этого персонажа все прибавлялось и прибавлялось обаяния. От какого бы то ни было сходства с реальным Эдуардом Вениаминовичем персонаж уходил совсем, зато с каждым романом выглядел все симпатичнее - настолько, что некоторые читатели Гурского всерьез уговаривали меня сделать Фердика Изюмова не второстепенным, но главным героем очередного романа. Увы, это невозможно. Фердик - слишком колоритный персонаж, и его, как специй в еде, не должно быть чересчур много. К тому же основными моими заглавными героями оказались все-таки президенты России...
Отвлекаюсь от компьютерного монитора и перевожу взгляд на книжную полку, уставленную изданиями романов Льва Гурского: Москва, Саратов, Самара, Смоленск, Новосибирск, Харьков. Общий тираж - не менее полумиллиона экземпляров (точных цифр я не назову, а издатели и подавно). «Перемена мест» - семь изданий, «Спасти президента» - три издания, «Убить президента» - шесть изданий. Слово «президент» присутствует в заголовках четырех романов: это было частью маркетинговой стратегии. Но только в одной книге из тех четырех («Есть, господин президент!») этого слова можно было легко избежать. В остальных случаях оно было необходимо, поскольку обусловливалось сюжетом. Замахиваться - так сразу на большое. Украденные кошельки или даже похищенные диадемы меня никогда не интересовали. Гурский с самого начала был заточен под глобальные проекты: его персонажам в каждом романе приходилось спасать от злодеев как минимум всю Москву, а максимум - всю Россию и даже весь мир. Все начиналось с мелочей и частностей, но затем, как водится, интрига поднималась все выше и выше по иерархической лестнице. Вплоть до Самого Верха державного дуба, где прятался заветный сундучок с кащеевой иглой. Не существовавший в СССР жанр политического триллера на отечественном материале уже в 90-е годы ХХ века давал автору возможность вволю поиграть с проблемой «роли личности в истории» и поспорить с тезкой Толстым. Говорите, Лев Николаевич был в том вопросе пессимистом? А Лев Аркадьевич возьмет сюжет поострее и докажет, что даже обычный человек - не Наполеон и не Кутузов - в необычных обстоятельствах способен, если повезет, сделать много и по-настоящему изменить историю. К лучшему, разумеется.
Эту мысль Лев Гурский старался отстаивать во всех своих романах, но, как говорится, не в лоб, а подспудно, исподволь, по ходу развития детективного сюжета. Сверхзадачей Гурского было создание текстов, которые читать интересно. Легче всего было приманивать читателя актуальностью, то есть отсутствием большой временнОй дистанции между событиями в книжке и событиями за окном. Утром в газете - вечером в романном сюжете. Другое дело, что ахиллесова пята политического триллера на злободневную тему - привязка к моменту и, в силу этого, недолговечность. Как только политический ландшафт меняется и вместо одних фигурантов на сцене появляются другие, повороты сюжетов требуют отдельных комментариев: на какие исторические ситуации автор в свое время намекал. Хотя здесь тоже не следует бросаться в крайности. Когда я сочинял первый роман Гурского, «Убить президента», где к власти в России приходил потенциальный диктатор, то был уверен, что срок жизни этой вещи - года два-три, от силы пять. Однако за два прошедших десятилетия роман-предупреждение не так сильно устарел. Понятно, что нынешний читатель разглядит за персонажами книги уже не тех, кого когда-то имел в виду автор, но какая, в общем, разница? Прототипы ушли, архетипы остались. В России страх универсален и не подвержен инфляции. Как и сорок, как и двадцать лет назад, мы сейчас по-прежнему боимся одного и того же: насильственного возвращения страны к наихудшему варианту «светлого прошлого», за колючую проволоку единомыслия - и не скажу, что сегодня у нас меньше шансов оказаться именно там...
Кстати, о прототипах. Сочиняя первый роман Гурского, я заранее знал, что образ президента с замашками безумного диктатора будет собирательным, но не без намека на тогдашнее главное пугало Всея Руси, Владимира Вольфовича Ж. (впрочем, на обложке четвертого, кажется, издания книги по неясной прихоти художника вдруг возник человек в сталинском френче, почему-то похожий на... Иосифа Давыдовича Кобзона!). Что же касается главной героини, «бабушки русской демократии» Леры Старосельской, то ее я отчасти списал с легендарной уже тогда Валерии Новодворской. Несмотря на то, что образ получился не стопроцентно героическим и даже временами полукомическим, сама Валерия Ильинична на автора-эмигранта не рассердилась и согласилась за символический гонорар сочинить послесловие к роману. В этом энергичном трехстраничном тексте Новодворская предсказывала России скорый реванш тоталитаризма - с неприятными последствиями для всех, в том числе для самой книги и ее автора-американца: «роман запретят, Льва Гурского заочно приговорят к смерти, как Салмана Рушди, выловленные экземпляры книги будут сжигать в подвалах или на площадях вместе с «Архипелагами» и томиками Оруэлла, а «Убить президента» уйдет в Самиздат и поплывет по его таинственным подземным рекам в черное море отчаяния...» Всё это было очень лестно для Гурского, но настолько беспроветно по тональности, что ни в одно издание, кроме первого, саратовского, послесловие не попало: прочие издатели шарахались от неутешительных прогнозов Валерии Ильиничны, как пряничный человечек от поливальной машины.
Помимо Новодворской, которая не только не дистанцировалась от своего романного двойника, но даже, наоборот, с удовольствием подчеркивала сходство, свое alter ego узнал еще один прототип: тогдашний редактор «Независимой газеты» Третьяков отождествил себя с придуманным мной редактором «Свободной газеты» Морозовым.
Нельзя сказать, что их сходство отсутствовало. Кое-какие намеки проскальзывали. Недаром обозреватель «МК» поэт Александр Аронов (помните песенку «Если у вас нету тети»?), рецензируя роман Гурского, со всевозможным ехидством замечал по поводу упомянутого выше персонажа: «редактор «Независимой», виноват, «Свободной газеты» Виктор Ноевич (а не Виталий Товиевич) Морозов - это тот самый, что так умно рассуждает о Курилах. Он, конечно, не Товиевич, но тоже гнида порядочная».
Посылая книгу в подарок редактору «НГ» - с самой трогательной надписью - я не очень надеялся, что он как-то откликнется на появление своего карикатурного двойника, однако он откликнулся. Более того, его реакция затмила все мои ожидания! Думаю, здесь немалую роль сыграла американская прописка автора: мнение о нас иностранца, пусть даже бывшего нашего, всегда нервируют сильнее. Словом, Виталий Товиевич до того рассердился на кривое зеркало, неправильно отразившее его, нежного и удивительного, что, забыв осторожность, запальчиво ответил романисту со страниц своей газеты. Причем для иллюстрации особой зловредности Гурского маэстро Третьяков распорядился перепечатать целых две главы из книги и сопроводил их картинками, из той же книги позаимствованными. Лучшего промоушна нельзя было и пожелать!
Поскольку жанр политического триллера с узнаваемыми действующими лицами в ту пору еще был свеж и незахватан, на выход саратовской книги откликнулись столичные СМИ; среди них - «Огонек» и «Мегаполис-экспресс», «Книжное обозрение» и «Литгазета», «Итоги» и «Московская правда». Причем ругательных отзывов не было вовсе. Только когда вслед за саратовским изданием вышло - с разрывом в три месяца - издание московское, в ведомственном ежемесячнике «Витрина» появился обзор, где молодой рецензент (ныне он, уже не очень молодой, заведует прозой в журнале «Юность») писал о книге так: «По жанру - это промежуточная стадия перегонки вульгарного футурологического бреда газетного розлива в подобие энтэвэшных «Кукол». Или наоборот. В общем получается довольно-таки терпкий суррогат из напыщенного псевдодиссидентства (Лев Гурский с 80-х годов живет в США) и угрюмой злободневности с шибающей в нос скабрезностью. От травоядного, словно барашек, Шендеровича (физическое лицо, выполняющее функции иноагента) Гурского отличает здоровая и прогрессирующая злоба к бывшему отечеству». Ух ты! Легенда сработала! Я был польщен такой реакцией, а вот Виктор Шендерович (физическое лицо, выполняющее функции иноагента), когда я при случае прочел ему эту цитату, обидчиво пробормотал что-то вроде: «Да сам он...»
Перевес позитивных откликов на роман меня и вдохновил, и слегка раздосадовал: ну что за бестселлер, если его как следует не бранят? Я решил не ждать у моря погоды и без особых угрызений совести сам сочинил для «Общей газеты» хлесткую рецензию на «Убить президента». Раз уж недостатки книги мне были известны лучше, чем другим, ничто не помешало показательно высечь русско-американского романиста - за малохудожественность, схематизм, бульварщину и, главное, за небезопасный алармизм. Я ханжески упрекал Гурского в том, что он своим сочинением может накликать на всех большую беду. Мол, наихудшие кошмары творим мы сами, подготавливая для них почву. Укрывшись за псевдонимом «Ромашов» (помните негодяя из «Двух капитанов»?), я писал: «Романы, предупреждающие нас сегодня о грядущих ужасах новой тоталитарной диктатуры, объективно способствуют ее приближению. Панические крики «Диктатор идет! Диктатор!» рано или поздно могут вызвать из политического небытия какую-нибудь страшноватую фигуру. Безусловно, от частого повторения слова «халва» во рту слаще все равно не станет. Но попробуйте повторите всего несколько раз слово «лимон» - и вы обязательно почувствуете оскомину на зубах». А? Передернуто, но ведь, согласитесь, эффектно передернуто. В «Общей газете» без всякой подсказки с моей стороны еще добавили жути, присовокупив к рецензии некую злобную физиономию с мощными надбровными дугами. Глядя на портрет, читатель мог решить, будто эта рожа и есть алармист Гурский. Застенчивый «еврейский пенек» с суперобложки первого издания романа мог отдыхать. Теперь с газетной страницы взирал дикий австралопитек, только что слопавший птеродактиля.
Думаю, именно после той публикации в «Общей газете» Гурским заинтересовались в Париже... Но об этом - в следущий раз.
Объявление
28 мая в Звездном зале Саратовского планетария (ул. Чернышевского, 177/181, 2-й этаж) состоится презентация нового издания книги «История советской фантастики» Р.С.Каца. Начало в 16.30. Вход свободный.