Вопреки названию фильма и книги, школьный учитель географии глобуса не пропивал. Но и похвастаться ему особо нечем
Вопреки названию фильма и книги, школьный учитель географии глобуса не пропивал. Но и похвастаться ему особо нечем.
Все вы уже, наверное, знаете, что главный приз XXIV Открытого Российского кинофестиваля «Кинотавр» в Сочи достался ленте Александра Велединского «Географ глобус пропил», поставленной по одноименному роману пермского прозаика Алексея Иванова.
Герой книги и фильма - Виктор Служкин, тридцатилетний провинциальный учитель географии, который валяет дурака на уроках, ссорится с женой, дружит с водочкой и набит под завязку шутками-прибаутками, словно профессиональный тамада или сам Евгений Петросян. В те редкие минуты, когда герой давит в себе циника, в нем просыпаются остатки любви к родному краю. Это чувство хранится в одном флаконе с вялой и платонической (ну почти) влюбленностью учителя в свою ученицу Машу из 9 «В».
Картина Александра Велединского будет выпущена в прокат только осенью, и за пределами фестиваля ее пока мало кто видел. Те же, кто видел, рассказывают о двух важных отличиях сюжетов фильма и его литературного первоисточника. Во-первых, действие происходит не в 90-е годы прошлого века, а в наши дни. Во-вторых, географ Служкин прибавил в возрасте лет десять по сравнению с книгой.
Первое отличие объяснимо: поскольку кино ориентировано на молодежную аудиторию, считается, что ей интереснее смотреть «про сейчас», а не про то, что было полтора-два десятилетия назад, когда эта молодежь еще даже не появилась на свет. Если вдруг из-за резкой смены времен возникнут логические несостыковки, то их еще надо увидеть, осознать и сформулировать, а рядовой кинозритель, особенно молодой, не склонен к рефлексии и уж тем более не читает статей кинокритиков.
Расхождение номер два еще понятнее. Ну а что вы хотели? У нас, чай, не Голливуд. Рентабельные звезды постсоветского кино все наперечет и все уже далеко не мальчики: Владимиру Машкову - полтинник, Евгению Миронову - сорок шесть, а Сергей Безруков хоть и чуть помоложе, но и подороже. Есть еще, правда, всепогодный Гоша Куценко, но учитель из него (цитирую шуточку романного Служкина), «как из колбасы телескоп». Остается сорокалетний Константин Хабенский - без вариантов. И судя по тому, что ему тоже вручили приз «Кинотавра», сыграл он хорошо.
Фестивальный успех экранизации не может заслонить многолетнего успеха самого романа. Сейчас уже мало кто помнит, что первое его издание, которое вышло еще в «Вагриусе» ровно десять лет назад, оказалось практически никем не замеченным - ни критиками, ни публикой. Лишь после того, как петербургская «Азбука» купила у Алексея Иванова весь опцион и начала грамотную раскрутку автора с авантюрно-исторического литературного блокбастера «Золото бунта» (2005), читатель, наконец, обратил внимание и на предыдущий роман: его специально выпустили вслед за «Золотом бунта» - в аналогичном оформлении, белое с красным. В этом оформлении книга пережила дюжину переизданий, включая нынешнее.
Вообще весь литературный проект «Алексей Иванов» - едва ли не самая заметная издательско-маркетинговая удача нулевых. «Азбука» оказалась в более выигрышном положении, чем «Эксмо» с проектом «Дарья Донцова». Все-таки москвичам пришлось строить здание практически с нуля, аккуратно менять имя своему гомункулусу и подчищать биографию (поклонникам романов «безумной оптимистки» ведь совсем не обязательно знать, что ее папой был крупный советский литчиновник, автор романа «Есть такая партия!» и общественный обвинитель на процессе Даниэля и Синявского), а у петербуржцев был как-никак готовый фундамент - в виде уже написанных текстов, ждущих своего часа. Плюс к тому издательские пиарщики сумели разбудить в читателе азарт кладоискателя. Штампованные фабричные алмазы поднадоели - и тут вдруг, прямо из бажовской «Малахитовой шкатулки», из глубины уральских руд явился настоящий самородок с трудной судьбой.
Мытарства - важная составляющая имиджа. Окружающий мир обязан быть неласков к гению («от первой опубликованной повести до первой книги у меня прошло 13 лет», «меня называли и самым плохим писателем, никудышным графоманом», «об меня, в основном, только ноги вытирали» - цитирую интервью с писателем). Но! Невзирая на равнодушие публики и непризнание снобов, автор верил в себя, сам огранил свой талант и упорным трудом добился победы.
Чем не наш российский Мартин Иден? Сравнение вполне оправдано - с той небольшой разницей, что герой Джека Лондона вскарабкался на вершину сам, а нашему персонажу немножко помогли издательские пиарщики. Но и что с того? Важен результат. Подобно Мартину Идену наш Алексей, став «царем горы», тоже обрел возможность напечатать и продать все, что ни попадя: от мусорной юношеской фантастики до небрежной новеллизации киносценария о царе Иване Грозном, от порноромана до унылого путеводителя, к которому невесть зачем пришпилено иностранное словечко Message...
Роман про географа - не худшее из сочинений автора. Да, главная фабульная натяжка очевидна: завуч никогда бы не отпустила дочь в турпоход с человеком вроде Служкина. Стилистические проколы тоже бросаются в глаза («палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в котором лето объясняло, почему оно убежало к другому полушарию», «дьявольское, инфернальное небо было, как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели звезды, как оборванные нервы» и т. п.). Но сюжет все-таки не рвется, а заметный автобиографический элемент помогает выстроить убедительный фон. Однако здесь же таится и основной авторский просчет. Служкин в его романе - «учитель на замену» во всех смыслах этого выражения. Он не держится за эту работу, как не держался за предыдущую. Ученики привязались к учителю, но он не сделает ничего, чтобы остаться. Его «мотыльковость» ничем не оправдана. Так почему же читатель должен симпатизировать главному герою? Сплетая судьбу Служкина из нитей собственной судьбы, Иванов убрал творческую составляющую - и что осталось, кроме пьянства и пофигизма? Туризм и местный патриотизм? Скудно.
Иванову вовсе не обязательно было копировать детали своей биографии и делать Служкина писателем. Но если герой, по замыслу автора, претендует на нашу симпатию, в нем должен быть стержень, не позволяющий расползтись сгустком протоплазмы. Не обязательно это творчество. Хоть что-то! У героя пушкинской повести «Дубровский» таким стержнем были, например, месть, злость и честь... В романе «Географ глобус пропил» есть и гроза, и письмо, и дупло, и даже красавица Маша. Нет лишь одного - Дубровского.