Начну издалека. Я по-прежнему живу в провинциальном городе С., расположенном на берегу великой русской реки В., и работаю в областной газете (см. «МН» 138 от 3 августа)
Начну издалека. Я по-прежнему живу в провинциальном городе С., расположенном на берегу великой русской реки В., и работаю в областной газете (см. «МН» 138 от 3 августа). Точнее, я пока не исключен из ее штатного расписания и числюсь обозревателем по культуре отдела экономики, политики и социальных проблем, но работать по специальности мне не дают уже примерно полгода — с тех пор, как свеженазначенный министр местной печати поставил сюда нового главного редактора.
Все мои рубрики — рецензии на книги, обзоры фильмов и телепередач — были сочтены бесполезными для народного хозяйства и изъяты из обращения, словно дореформенные купюры. Теперь я должен выдергивать из википедии 90 строчек в неделю, составляя календарь памятных дат: всем же интересно узнать, когда появился первый вареник с вишней и в каком году родился поручик Ржевский.
Понятно, что работа с википедией отнимает куда меньше времени, чем культурные обзоры, и неимоверно разросшийся досуг можно использовать для медитаций под музыкальную классику. Но недолго музыка играла. Я даже не успел переслушать всего Брамса, как на меня уже подали в суд. Не из-за Ржевского с варениками, конечно, а за прошлые грехи: за ту самую литературную критику, которой я имел неосторожность баловаться раньше — при попустительстве прежнего министра местной печати. Дело в том, что новый министр вскоре после своего назначения на высокий пост обнародовал в СМИ иную руководящую точку зрения на этот небезобидный вид творчества.
Ужимаю все начальственные откровения до небольшого абзаца. «Что делает литературного критика настоящей величиной? — сам себя спрашивал министр и сам себе глубокомысленно отвечал: — Присутствие мизантропического начала, некой производной ненависти к людям, к миру, к человечеству. Критик насильно сужает мир до собственного предела, преисполняется ощущения собственного совершенства и в той или иной мере навязывает свою точку зрения окружающим. Эдакая литературная расчлененка. Отсюда и агрессия».
Слова чиновника, упав на подготовленную почву, дали всходы. Правда, не совсем там, где надеялся министр. Главный адресат послания — скептическая журналистская братия города С. — не только не понял прозрачных намеков, но и вообще вряд ли заметил эти теоретические изыски. Зато отреагировал видный член Ассоциации периферийных писателей Михаил Александрович (фамилию опускаю), который обратил внимание на слова «насильно» и «агрессия». Писатель счел министерское эссе прямым руководством к действию и спустя некоторое время выкроил из личного бюджета 200 руб., чтобы оплатить пошлину и представить райсуду пятнадцатистраничный иск.
Работая над исковым заявлением, Михаил Александрович произвел тщательный досмотр моих рецензий и критико-публицистических статей за последние четыре года, вычленил невосторженные слова — не только лично о себе, но и о своих коллегах по перу и о писателях в целом — и две трети собранного негатива зачислил на собственный счет. После чего объявил свои честь, достоинство и деловую репутацию опороченными, поруганными и нуждающимися в судебной защите.
Если удалить из текста иска претензии и обиды второго-третьего порядка (не так посмотрел, не с тем сравнил, не в той компании упомянул и пр.), то на первый план выдвинется, заслоняя всё и вся, чудо чудное: критик должен был ответить перед судом за то, что усомнился в наличии у Михаила Александровича писательского дара!
Приложение к иску более всего напоминало красный уголок с густо развешанными вымпелами, почетными грамотами и стягами. Суду был явлен обладатель Алмазного Пера Вселенной, лауреат премии Гомера III степени, финалист республиканского конкурса «Золотая Яга России», кавалер Серебряного Рыцарского Креста имени Маршака с дубовыми листьями и ордена Св. Чебурашки на муаровой ленте (названия наград изменены, но, поверьте, не слишком сильно). «Не менее сотни публикаций я имею в разных журналах России, — перечислял истец. — Мои произведения рекомендованы для внеклассного чтения в общеобразовательных учреждениях. Мои книги, изданные в престижных сериях в московских издательствах, мои литературные награды, а главное, восторженные отзывы читателей моих книг и театральных зрителей спектаклей по моим пьесам, благодарные отзывы читателей и библиотекарей — неоспоримые доказательства моего писательского профессионализма» (а это цитата подлинная, я ее только чуть-чуть сократил).
Понятно, что критик, пытавшийся оспорить неоспоримое, должен был расплатиться сполна: за обидные слова о его деятельности Михаил Александрович требовал 160 тыс. руб. компенсации. В первой версии иска, между прочим, фигурировала сумма в 150 тыс. руб., однако затем писатель произвел более точную калькуляцию своих моральных страданий, после чего накинул еще десятку.
«Кажется, появился реальный шанс указать зарвавшемуся Арбитману на его место, — била в бубен местная партийная газета, болеющая за Михаила Александровича. — Он, подобно непривитому от бешенства животному, брызгая пеной, кидается на все, что шевелится и движется, на более успешных, чем он. На заслуженных мэтров, на чьих книгах воспитаны и выросли поколения... Что-то подсказывает, что доказать суду свою правоту Арбитман не сумеет» (это тоже подлинная цитата).
Само судебное слушание, продолжавшееся пять часов без перерыва, я уже помню смутно: истец, кажется, что-то говорил о дворянском прошлом предков, взывал к их же фамильной казацкой гордости, бил себя в грудь и плакался о растоптанной добродетели кандидата в почетные граждане своей малой родины. Глядя на судью в упор, писатель предупреждал о том, что неправильное решение пошатнет веру в справедливый суд у тысяч и тысяч российских детишек, искренне переживающих за судьбу автора их любимых книг.
Признаюсь, я ожидал вынесения вердикта не без внутренней дрожи: то есть в обычном вменяемом мире, где дважды два — четыре и где писатель пишет, читатель читает, а критик критикует, и каждый в своем праве, у подобного иска даже теоретически нет ни одного шанса на успех. Однако суровые фразы нового министра печати о критической расчлененке могли бы запросто соединиться с наэлектризованной атмосферой законотворческого бреда, неумолимо сгущающегося над российскими просторами. И тогда могло случиться все, что угодно.
Да, в России нет прецедентного права, однако дурные юридические примеры у нас заразительны. Все хорошее обычно вязнет в трясине согласований, зато всякая дрянь перелетает из кабинета в кабинет со скоростью сквозняка. Оглянуться не успеешь, а литературной критике как институции уже пришел конец — каждый графоман, прицепив на лацкан пару побрякушек, врученных ему такими же графоманами, будет оспаривать в суде отрицательную рецензию на свою очередную «нетленку» и стращать рецензента разорительным штрафом. Останутся лишь две оценки писательского труда — «отлично» и «бесподобно». Вслед за писателями в суды потянутся обиженные художники, потом скульпторы, потом киношники — и вскоре адвокаты Никиты Сергеевича Бесогона смогут пустить по миру всякого, кто усомнится в гениальности его фильмов.
Апокалипсис, да и только. К счастью, у данной провинциальной истории все же есть хеппи-энд. Пока в отдельно взятом райсуде города С. безумие не восторжествовало: судья, рассмотрев аргументы сторон, оставил иск обиженного писателя к критику без удовлетворения. Однако впереди еще две могущественных инстанции — областная и верховная. И к тому времени, как казенная бумага доедет из С. в Москву, многое может измениться. Лично я не тороплюсь торжествовать, а коллегам советую быть начеку.
Пока есть время, займусь-ка я, пожалуй, своим привычным делом: под музыку Брамса буду выписывать из википедии памятные даты. История хороша уже тем, что сквозь ее перевернутый бинокль нынешние времена выглядят вполне сносными. Бывало и хуже. Вы вот помните, например, что всего каких-то 165 лет назад Федору Достоевскому лишь за чтение сердитого письма литературного критика Виссариона Белинского к писателю Николаю Гоголю впаяли две «двушечки» подряд — четыре года каторги? Причем будущему автору «Преступления и наказания» еще крупно повезло: сперва-то его грозились вообще расстрелять.
Оригинал текста читайте на сайте "Московские новости".