"Саратовская область — это территория развития", — доносятся до сидящих в очереди слова из висящего под потолком ЖК-телевизора. Мелькают кадры с балаковского завода "Северсталь", с открытия какого-то детского сада, многочисленные рукопожатия и вспышки фотографов, заставляющиеся морщиться губернатора Валерия Радаева, его чиновничью братию и даже Дмитрия Медведева. Когда в кадре возник председатель российского правительства, диктор со значением заметил, что усилия региональной власти высоко оценены "и на самом высоком уровне". Появился ли в видеоряде президент страны Владимир Путин, я не знаю — подошла моя очередь.
Что кто-то считает наш регион развивающимся — это, пожалуй, именно та информация, которую хотят слышать пациенты неврологического отделения в очереди на госпитализацию.
Таких экранов в больнице много. Основное их число сосредоточено на первом этаже: там, где современная, но до сих пор остающаяся фантастикой система электронной очереди сталкивается со своим реалистичным антиподом. Как бы написали в каком-нибудь официальном отчете: в местах массового скопления людей. И все они рассказывают, в каком чудесном регионе этим пациентам посчастливилось жить.
— В карты на деньги играешь? — спрашивает меня первым делом один из соседей по палате.
— Нет. А нужно?
— Было бы неплохо, — без особой надежды ответил он, словно проведя этим диалогом обряд инициации неофита.
Теперь я тоже пациент на стационарном лечении. Короткая беседа с врачом, который сделал назначение. И уже совсем скоро назначенные уколы и первое обследование — ЭКГ. Все, кто через него здесь прошли, отмечают краткость процедуры: эти "присоски" прикрепляются чуть ли не дольше, чем длится вся процедура. "И никаких "дышите — не дышите". Вжик и все", — говорит так и не нашедший компанию картежник.
Соседи по палате жалуются на то, что обследованиям здесь уделяют не самое пристальное внимание. "Мне руку обследовали от локтя. Я им сразу так и сказал, что не знаю, чему их в меде учили, но у меня рука от плеча начинается. И болит она у меня вообще-то в плече. А меня даже рукав закатать не попросили", — говорит один. Дедушка с соседней койки жалуется врачу, что у него болит глаз. И начал болеть в больнице. "Я вас, конечно, запишу. Но там неохотно принимают пациентов из других отделений. Безусловно, запишу. Но я не обещаю, что она вас примет", — оправдывается врач.
Всех громко кличут на обед. Дают щи, но трапезу я пропускаю из-за собственной то ли забывчивости, то ли наивности. Или и того и другого сразу. Оказывается, с тех пор как я лежал в этой больнице в прошлый раз, посуда исчезла как явление. Тогда, лет десять назад, посуда была, но некоторые не хотели ею пользоваться: кто говорил, что из домашней тарелки и казенные блюда вкуснее, иные признавались, что брезгуют. Теперь, даже если ты доверяешь персоналу, тарелкой и ложкой нужно озаботиться еще дома. Хотя заранее об этом никто не говорит.
Госпитализация, по крайней мере плановая, — это вообще не очень понятный и полумифический зверь, который внезапно приходит и забирает обычных граждан, превращая их в пациентов. Направление в больницу врачи мне выписали еще в августе. В самом лечебном учреждении на него посмотрели и спросили номер телефона. Я уже успел забыть об этом, когда через почти два месяца раздался телефонный звонок: "Завтра приходите". — "Что нужно с собой иметь?" — "Паспорт, флюорографию, медицинский полис и направление", — ответили из трубки. И ни слова про тарелку и ложку.
Хоть электронной эту очередь назвать и трудно, но неудобств, кроме пребывания в неведении о том, как она продвигается, нет. Они есть в другом: в способе оповещения, что очередь подоспела. Почему нельзя сделать пациенту некий предварительный звонок хотя бы дня за два-три? Потому что невозможно же нормальному человеку два месяца сидеть на чемоданах и ждать отмашки. "Но это же бесплатная медицина. Здесь никто тебе ничего не обязан. Сможешь — придешь завтра. Не сможешь — твои проблемы", — говорит мне другой сосед, который, как и я, не хочет играть в карты. К вечеру мне и таким же наивным привозят со всех концов города плошки и столовые приборы.
Однако ужин показывает, что по сравнению с моими впечатлениями десятилетней давности готовить в этой больнице стали еще хуже. Второе и жидкий чай. В миску ляпают что-то из капусты. На запах, вид и вкус это больше всего напоминает выловленную из обеденных щей гущу. А новеньким из каких-то соображений — без мяса. То же самое, только с нежующимся куском чего-то жилистого, мне достается на следующий день в обед. Это станет моим последним экспериментом с местной кухней. Как и многие, я перейду на автономное от учреждения питание. За счет этого некоторые берут добавку.
В первую же ночь уснуть так и не удалось. Из трех углов палаты храпели пожилые пациенты. Из четвертого от боли в голос кричал Коля — парень с грыжей. "Что же делать, что делать?" — спрашивала в пустоту его девушка. За всю ночь из персонала больницы к нему так никто и не подошел. Однако это была последняя ночь, когда Коля так кричал — к обеду ему увеличили дозу обезболивающего и как-то подкорректировали лечение. "Мать приезжала. Подмазала", — сухо пояснил он, уплетая домашнюю еду. "Вкусно. А то, что из столовки, жрать вообще невозможно. И дрищешь потом. А в толчке шпингалета даже нет", — откровенничал с набитым ртом Коля.
И правда — ни один санитарный узел, кроме служебных, не оборудован даже жалким крючком, который отгородил бы тебя от всего остального отделения в тот момент, когда это нужнее всего. Что туалет занят, узнаешь только увидев того, кто его занял. "Ну, тут же еще старики лежат. Мож, плохо кому станет", — попытался объяснить ситуацию картежник. "Да нет. У меня дома ручка на двери в сортир такая, что любым ключом снаружи открывается. А если надо — и пальцем можно", — прерывает его другой сосед.
В дальнейшем все было достаточно ровно: раз в день уколы и процедуры. Затем всеобщее безделие. Но для массажа, как оказалось, нужно принести масло и жидкое мыло. Если мыло любое, то масло — непременно "Джонсенс бейби". Также возможным оказалось избежать этого убивающего послепроцедурного безвременья, тянущегося до ночи, и ночевок в больнице. "Только вы за это нам бумаги, пожалуйста, принесите. И штрих-корректоры", — грустно попросил лечащий врач. "А то бумаг столько нужно заполнять. А не выделяют", — добавил он еще печальней.
Зато телевизоры, круглосуточно транслирующие Валерия Радаева в разных позах, есть. Я лично насчитал этих телеков шесть штук. И это только на первом этаже. И все до одного эти телеящики рассказывают о том, как хорошо в нашей области жить. А бумаги нет. И шпингалетов в туалете — ни одного.
Мы сознательно не приводим адрес и номер больницы и не уточняем, в каком городе нашего региона она находится. Потому что если это сделать, у кого-нибудь может возникнуть в общем-то законное желание наказать виновных. Но почему-то есть уверенность, что наказан будет врач, который признался, что ему не на чем распечатывать эпикризы, а не тот, кто не обеспечил персонал бумагой.
И если канцелярские принадлежности — это так называемые расходники, то замок в туалете — вещь все же плюс-минус постоянная. Десять лет назад, когда я в предыдущий раз лежал в этом же отделении этой же больницы, шпингалетов тоже не было. Но не было и экранов, показывающих фильмы о хорошей жизни. Так откуда возникла необходимость купить эти несчастные ЖК-телевизоры?
P.S. А тарелки в столовой десять лет назад были.