"Гастарбайтеры украли из Курчатовского института пять тонн меди", — написали об этом все информагентства страны. Ого! И ведь не дверные ручки свинтили, не таблички с фамилиями начальников управлений, не набалдашники с директорской кровати, если там есть такая, а стырили медные компоненты термоядерной установки "Токамак"! Срезали какие-то медные шины и прятали в различных уголках института, может, в туалете, может, под кроватью директора. Пока охрана обнаружила пропажу, пока в полицию дозвонились, пока туда-сюда — готово дело! — на пять тыщ кило наказали отечественную экспериментальную науку! Причем гастарбайтеры были из Молдавии. Хотя, казалось бы, они новую религию должны были бы придумать после того, как стали работать на "Токамаке", и молиться перед каждым приемом пищи.
Я как только об этом узнал, так сразу и вспыхнула в голове мысль: ну все, новейшая история государства российского сделала кружок радиусом в 23 года и тяпнула себя за хвостик!
Медь! Четыре знаковых буквы, код, позволяющий нам открыть портал в прошлое безо всяких мудреных теорий, кротовых нор и горизонтов, событий, черных дыр!
Медь — это конец эпохи, переломный момент в жизни гигантского больного организма. Третья стадия. Или четвертая. Если стали тащить медь — все, ребята, пришла пора! Это вам вместо знамения.
Я вам расскажу чуть-чуть про медь в 1992 году. Я и раньше хотел, но не знал, к чему привязать рассказ, как найти повод, а тут такой случай подбросили молдавские гастарбайтеры.
Я тогда жил в Грузии, в военном городке, и вместе со школьным дружком Юркой Омельчуком мы тоже сдавали медь.
И я хорошо помню, как все подряд тащили эту треклятую медь откуда угодно, чтобы сдать. Потрошили тело почившего Советского Союза, вырывали ему жилы.
Алюминий, которым пробавлялись саратовские босяки, в Грузии не котировался. Дешевка, этот ваш алюминий, рвань, подделка! Охота руки марать! Меди было до черта.
Особенно у военных, в частях — там же все кабели медные, километры кабелей! Но к ним не пробраться было — военные сами не дураки. Лейтенанты, капитаны, даже майоры — из ракетчиков, летчиков, танкистов — выдирали кабели из колодцев и бетонных каналов только так!
Воинские части оборудование и технику вывозили в Ростов, а кабели-то не брали, кому они там нужны? И вот военные дружно работали: выдирали, жгли, выпивая спирт, потом сдавали. А чего такого? Нет больше Советского Союза и Красной Армии! Но к военным не попасть, не пустят на свою полянку.
Электрические провода мы тоже не резали — боялись, что током убьет. Вот дружок мой из класса Женька Муха не боялся, следовательно, его и не убивало. Он провода только так резал. В двухэтажных старых домах. Тянется электричество от столба к углу дома, через крону акации проходит, этот вскарабкается в поздних сумерках, чуть не зубами держится за балки, в руках ножовка по металлу (у отца украл, тот третий день ищет, перерыл все). Раз-другой проведет ножовкой Женька и спрыгивает, за ним провод шуршит. На все про все секунд тридцать. С другого конца на дерево вскарабкался — отрезал! Последовательность важна: нельзя сначала у дерева снять, а потом к дому переться, вдруг жильцы высунутся, поймают Женьку — хана ему, начнет разговаривать тонким голосом. А уполномоченного по правам ребенка у нас в военном городке тогда в 1992 году не было. В общем, за пару минут метров сорок кабеля есть. Смотал в круг — и ноги. За гаражами костер развел, оболочку спалил, подкопченную медь продал, другой провод присматривает. Отец же дома все ножовку ищет, материт Женьку на чем свет стоит, тот упирается, головой мотает в стороны, глаза честные делает: "Не брал я, папа! Мамой клянусь!" — и зачем-то выворачивает карманы.
Помню еще двух других охотников за проводами из параллельного класса. Игорь Хрущ и Серега Бузенко — дружки, прогульщики, хулиганы. Само собой, пионеры.
Вообразите себе школьный стадион. За ним растут два шелковичных, переплетенных ветвями дерева. За ними пустырь метров сто. Потом ручей, утопающий в зарослях молочая и ежевики. А за ручьем бетонный забор — по всему почти периметру шел, окружал городок. И вот по этому забору на высоте метр шестьдесят тянется жирный такой кабель — ток в частный сектор.
По стадиону к деревьям шагают Хрущ с Бузенко. У Хруща руки в карманах, спина дугой, морда нахальная, как обычно. За ним Бузенко семенит, не такой бодрый. Хрущ говорит: "Айда кабель, на хрен, срежем! Там меди — жопой ешь! Поможете — поделим!" В руках стал кусачки большие вертеть. Но мы кабеля-то не режем! Хрущ: "Как хотите! Э! Сыкуны! Пойдем, Бузя!"
А тот-то нерешительным вдруг стал: "Да ну, на хрен, ну, на хрен, иво, а?" Хрущ стыдит: "Не ссы! Нет же никого! Мы быстро!" Хрущу самому боязно, но дико соблазнительно. Смеется наигранно, показывает решительность и презрение к опасности. Уломал Бузенко, уговорил. Потопали они к ручью через пустырь. Мы на деревья забрались операцию смотреть.
...Хрущ только обрубил кабель и стал дергать его с креплений, как вдруг метрах в ста вдоль забора показался усатый мужик. Он сначала быстро шел по бережку ручья, а потом пустился в бег. В руках длинная палка.
У Хруща, который на минутку застыл сусликом, не осталось сомнений — к ним. Мама! Бузенко уже драпал к нашим деревьям. Бесстрашный Хрущ забросил кабель и рванул следом. Бежал он так же уверенно и нахально, спина дугой. Легко обошел нескладного Бузенко. Тот взвыл.
Мужик грузно топал за ними и ругался по-русски и по-грузински страшно. По-русски: "Тово рот я …! Маму вашу! Сукин сын! Я твой все ...! Убью! Маймун!" И еще кучу разных слов орал, которые я не могу тут написать.
Мы, сидя на дереве, подыхали со смеху. А через секунду нас осенило и стало не до смеха, физиономии наши исказились: эти же два пионера, эти же два маймуна, они же бегут в нашу сторону! К деревьям! Будет этот мужик с палкой разбираться, зрители мы или соучастники. Изобьет, он же злой как черт!
Проклиная Хруща и Бузенко, мы стали продираться сквозь ветки, чтобы слезть. В общем, по стадиону мы бежали уже вчетвером. Мужик отстал.
Минут тридцать Хрущ уламывал Бузенко вернуться и забрать кабель. Такое-то богатство! Тот ему говорил: "Сам иди" (он употреблял другой побудительный глагол). Хрущ плевался: "Да не дотащу я! Чатлашка ты! Нет мужика! Он теперь не придет, он думает, что мы убежали вообще!"
Потом нас стал уговаривать: "Ну пойдемте, бляха-муха! Что он там, караулит этот кабель? Половина ваша, сдадим и поделим бабки — я свой нюх топтал! Честное ленинское!"
В общем, я не знаю, как это у Хруща так получилось, но к ручью мы отправились все вместе. Там все спокойно. Лягушки квакают, насекомые жужжат, кабель дохлым удавом в траве валяется. Толстенный. У Хруща руки трясутся: "Мама-джан, ай, мама-джан! Я ж говорил, я ж говорил, сыкуны! Эх, вы! Бузя, давай помогай с той стороны! Давай, давай! Вай, мама!" Он стал подтягивать кабель и посвистывать.
...Мужик вынырнул метрах в тридцати. Наверное, он подкрадывался, но недостаточно тихо. Бузенко увидел его. Я успел подумать, что в руках у мужика, оказывается, не палка была, а черенок от грабель.
Каким-то фантастическим образом, с круглыми от ужаса глазами, мы перемахнули через забор и понеслись по дороге уже за границей городка. Чертов Хрущ, который перелез последним, через пятнадцать секунд бежал впереди всех. Мелькали пятки его желтых кед, тонким шлейфом вилась пыль. Прятались в подвалах... Больше к забору не ходили.
...А я с дружком медь по-другому собирал. Трансформаторы искали на свалках. Обмотку. Если кабель найдем — хорошо. Пластины медные. И еще медные трубки!
Они находились в чревах списанных танков и бронетранспортеров на полигоне. Махины стояли там вроде как для учений, что ли, без вооружения. Чтобы солдаты упражнялись. Солдат уже не было. Значит, танки ничьи, значит, можно.
Это была адская работа. Нужно было залезть в танк и просочиться вниз, в его нутро, туда, где у него находились топливная или охладительная системы — я не знаю точно. Лежать кверху задницей. От малейшего движения биться обо что-то головой, локтями или коленями. Пахло резиной, металлом и соляркой.
И вот там внизу тускло блестели медные трубки со свинцовыми пломбами. Ножовкой орудовать невозможно. Кусачки по трубкам скользили, просто царапали. Семь потов сходило. В конечном итоге мы выламывали трубки со свинцовыми пломбами. Собирали целый мешок. И в гаражи. Там рынок был, биржа.
Подходит ниоткуда мужик, нерусский: "Шьто, ребята? Есть медь? Аба!" Он глянул в мешок, потрогал трубки, поцокал языком: "Хараще". Потом достал из кармана весы, взвесил, довольно много вышло. Назвал цену за кило. Мы согласились. Мужик вынул грязную стопку купюр, отсчитал нам положенное. И говорит: "Давай в мой сумка клади", — развернул большую такую сумку. А мы-то знаем, что там меди половина! А другая половина — свинец, только он на дне — вершки и корешки! А деньги-то уже посчитаны, переданы, вот они в штанах приятно так лежат. Сейчас вытащить все — он увидит, разорется еще, отберет...
И тут я, пионер и ученик с Доски почета, ему и говорю: "А вы знаете что, перекладывать не надо. Вы забирайте наш мешок тоже, нам он не нужен!" Мужик обрадовался, взвалил на спину и пошел своей дорогой. Мы — быстро в другую сторону.
Довольно много денег заработали мы с Юркой тогда на меди. Меньше, конечно, чем хотели выручить молдавские гастарбайтеры, но тоже ничего. Только денег-то тех я и не увидел, не попользовался ими. Ага. Они же советские еще были. И их как раз менять стали на российские. А я уехал в Саратов. Отец сказал: "Я обменяю, привезу". До сих пор меняет.