Продолжаем публиковать фрагменты из новой книги доктора наук, автор «Истории советской фантастики» Р. С. Каца — о том, что в литературе все могло быть (а, может, даже и было!) по-другому. Не так, как все мы привыкли. Или, может быть, уже пора распрощаться с прежними привычками и завести новые?
Луковая контрреволюция («Приключения Чиполлино» Джанни Родари)
Если читать эту книжку (1951) в советском детстве (а именно тогда она и была прочитана многими из нас!), то принцип, по которому устроен тот мир, кажется понятным. Животные остались, а люди выведены за рамки повествования и заменены рационом вегетарианца, то есть съедобными обитателями садов и огородов. «Классовое» деление проходит по критерию цены на рынке. Простолюдины — те, кто в СССР стоит дешевле (лук, тыква, фасоль, картошка), аристократы — цитрусовые, которые у нас считались предметами роскоши (апельсины, мандарины, лимоны).
Чуть позже начинаешь задумываться над нелогичностью этого мира. Почему главным врагом Чиполлино оказывается кавалер Помидор? Почему Груша — местный интеллигент, а демократические яблоки вообще не присутствуют? Если всем заправляет принц Лимон, отчего же и рядовые в его войске тоже лимончики? Выходит что-то вроде Добровольческой армии (на первом этапе), где рядовыми служили дворяне с длиннейшими родословными? Но Добрармия — такой экстрим, в связи с революцией, а в мире Чипполино и компании «овощная» революция начинается лишь в конце книги. И каков, кстати, итог революции? Цитрусовые (и примкнувшие к ним ягоды) низвергнуты и меняются местами с овощами, а управлять страной будет Совет народных растений во главе с Чиполлино? В детстве я сочувствовал юному луковке, но и тогда смутно догадывался: даже если графинь Вишенок пустят на компот, революция едва ли приведет к тому, что апельсины и мандарины подешевеют. Скорее всего, наоборот: подорожают лук, картошка, фасоль и т. п. Этим всё и кончится.
Таукитяне-пересмешники? («По улице моей» Беллы Ахмадулиной)
Если вспомнить вокальные номера из «Иронии судьбы», то на память едва ли не первой приходит песня на стихи Ахмадулиной «По улице моей который год…», 1959). Есть там слова: «…друзей моих прекрасные черты / появятся и растворятся снова». А вот строки из песни Владимира Высоцкого «Тау Кита» (1966): «У таукитян / Вся внешность — обман, — / Тут с ними нельзя состязаться: / То явятся, то растворятся…» Эта редкая последовательность (явление-растворение) у Высоцкого буквально повторена. Случайное совпадение? Скрытая пародия?
Достоевский — научный провидец («Бобок» Федора Достоевского)
Если бы фантастический рассказ «Бобок» (1873) не затерялся в «Дневнике писателя», читатели XXI века заметили бы, что Достоевский первый раз предсказал будущее. Все знают про второй раз, в романе «Братья Карамазовы» (где черт в разговоре с Иваном легко и непринужденно выводит на земную орбиту топор и употребляет слово «спутник» в нынешнем значении), но первый не менее важен. Приникнув ухом к земле, герой «Бобка» слышит голоса покойников: по понятным причинам, те не могут выбраться из своих могил и дотянуться друг до друга, но у них есть — говоря современным языком — свой чат. В нем они, покуда их тела совсем не сгниют, могут обмениваться репликами и безнаказанно выяснять отношения. «Скучновато, однако». — «Скучновато, ваше превосходительство, разве Авдотью Игнатьевну опять пораздразнить, хи-хи?» — «Нет уж, прошу уволить. Терпеть не могу этой задорной криксы». — «А я, напротив, вас обоих терпеть не могу». И так далее. Что это, если не прообраз ЖЖ и соцсетей? Похожий сюжет есть у Рэя Брэдбери в «Калейдоскопе» (1949), но там не сатира, а экзистенциальная драма: после взрыва корабля астронавтов — каждого в своей капсуле — разметало в разные стороны. Они еще живы, но это ненадолго. «От людей остались только одни голоса — несхожие голоса, бестелесные и исступлённые, выражающие разную степень ужаса и отчаяния». Еще одна цитата: «Приказываю вам замолчать! — Давай, давай, приказывай. — Эплгейт улыбнулся за шестнадцать тысяч километров. Капитан примолк. Эплгейт продолжал: — Так о чём мы толковали, Холлис? Ах да, вспомнил. Я ведь тебя тоже терпеть не могу…» Чем не фейсбук? Но у Достоевского, напоминаю, приоритет.
Леди не стала бы драться («Мэри Поппинс» Памелы Трэверс)
Если сравнить первые эпизоды сказки про Мэри Поппинс (1934) и начало пушкинской «Сказки о попе и работнике его Балде», то невольно подумаешь: бывают странные сближения! Вспомним, что скуповатый финансист мистер Бэнкс у Памелы Трэверс требует найти для своих детей «самую лучшую няньку с самым маленьким жалованьем». Примерно так же прижимист и пушкинской поп, разыскивающий себе работника: «где найти мне такого / Служителя не слишком дорогого?» Финансовая тема как-то выпадает из обоих сюжетов: похоже, деньги не интересуют ни Мэри Поппинс, ни Балду. У Мэри приоритет — воспитание детей, а для Балды главное — не заработок, а месть. В финале «Сказки о попе…» ражий детина с пудовыми кулаками бьет в лоб старику. Брр, картинка! Вы можете себе представить, чтобы Мэри Поппинс перед тем, как в очередной раз улететь от Бэнксов, лупила по башке отца семейства? То-то и оно: леди Мэри никогда не опускается до рукоприкладства… Кстати, если бы Памела Трэверс писала свою сказку в наши дни, то во время очередной прогулки с Мэри дети мистера Бэнкса могли бы увидеть, как их папа, пораньше сбежав из Сити, орудует аэрозольным баллончиком. И его псевдоним — Бэнкси — самый простой из всех возможных.
Когда Довлатов не был Довлатовым («Разгром» Александра Фадеева)
Если бы Фадеев дал отрицательному герою своей книги (1926) другую фамилию, то, может, не было бы и писателя по имени Сергей Довлатов. Вспомним: в партизанском отряде, который возглавляет положительный большевик Левинсон, есть неприятный тип Мечик: он испытывает колебания и сомнения, а рефлексия, как известно, ведет к предательству. Фамилию Фадеев позаимствовал, скорее всего, у своего владивостокского знакомого Михаила Мечика (родного брата Доната Исааковича Мечика, то есть дяди будущего Сергея Довлатова). Хотя родители Сергея расстались и к моменту окончания школы Сергей Мечик носил уже фамилию матери, он позднее мог вернуть себе отцовскую фамилию. Но не стал. В СССР на уроках литературы проходили обе книги Фадеева, «Разгром» и «Молодая гвардия», и для уха школьника слово «Мечик» звучало примерно так же, как «Стахович», «Вырикова», «Лядская» (эти персонажи в «Молодой гвардии» были назначены предателями). Иными словами, Сергей Донатович бежал не от отца, а от неловкости школьной поры… Впрочем, если бы отца звали, скажем, Донат Левинсон, то будущий писатель, наверное, тоже остался бы Довлатовым. Но по другим причинам.
Золотая рыбка у берегов Кубы («Старик и море» Эрнеста Хемингуэя)
Если бы у старика Сантьяго была сеть… Нет, сети у него не было (в ту давнюю пору сеть на острове не мог бы поймать даже сам Фидель Кастро). Но если бы у старика она все-таки была, Сантьяго сумел бы добыть золотую рыбку. Конечно, в первый раз невод, по традиции, вернулся бы с травой и тиной, а во второй раз сети притащили бы мертвеца, но уж в третий раз старик наверняка выловил бы говорящую золотую макрель. «Чего тебе надобно, старче?» — устало спросила бы рыбка, предвидя, что старик попросит для старухи корыто, потом виллу в Варадеро, титул столбового идальго, и, в итоге, всё закончится очень плохо. Но у кубинского старика было преимущество перед пушкинским: у самого синего моря жил он один-одинешек, и желание у него было одно-единственное. Ему опять хотелось в Париж. Без дела. Но срочно. Ведь когда праздник не идет к старику, старик сам приходит к празднику. А уж гиганта-марлина — и, кстати, Нобелевку! — пусть ловит кто-нибудь другой.