Мы продолжаем публиковать новые фрагменты из будущей книги доктора наук, автора «Истории советской фантастики» Р. С. Каца — о том, что в литературе все могло быть не так, как мы верили в школьные годы. Доктор Кац предлагает вместе с ним совершить экскурс в историю и поискать для нее сослагательное наклонение.
Как закатывался Марс («Аэлита» Алексея Толстого)
Если бы Алексей Николаевич Толстой в период работы над «Аэлитой» (1923) не был так увлечен Шпенглером и не побуждал своего Тускуба к многословным вариациям на тему «заката Европы», то монолог марсианского диктатора о «красивом уходе» в небытие был бы гораздо короче, а вся сцена выглядела примерно бы так. «И-эх! Помирать — так с музыкой!» — вскричал Тускуб. Он выхватил из рук Гусева его гармошку, растянул меха и увлек толпу марсиан за собой, в темную глубину Лабиринта царицы Магр…»
Агафья-искусница («Женитьба» Николая Гоголя)
Если устроить среди героев русской классики конкурс на лучшего изобретателя, на первое место могла бы претендовать гоголевская Агафья Тихоновна с ее знаменитой идеей: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича…» Догадались, что это? Ну конечно: прообраз фоторобота! В Европе этот способ идентификации преступника (облик подозреваемого «складывается» из разных, уже готовых, пазлов) появился только в 80-е годы ХIХ века, а Гоголь опубликовал свою «Женитьбу» еще в 1842 году.
Собака бывает кусачей («451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери)
Если когда-нибудь в России эта антиутопия (1953) будет издана без купюр, то среди персонажей — помимо Гая Монтэга, брандмейстера Битти, Клариссы, Милдред и Фабера — обнаружится, быть может, еще одна героиня — Варвара Сергеевна Плющ, управляющая кондоминиумом, где живет Монтэг. Когда в погоню за главным героем пустится Механический Пес, Варвара Сергеевна, глядя вслед роботу-убийце, скажет: «А эта странная фраза: „Собака — друг человека!“ Странная, если не сказать больше…» И уже на бегу Монтэг поймет, наконец, что настоящий друг человека — именно управдом. Да поздно.
«Покайся, Михалыч, тебе скидка выйдет…» («Записки из подполья» Федора Достоевского)
Если перенести «Записки из подполья» (1864) в современные интерьеры, то исчезает со щелчком тусклая и душная карамазовская банька с пауками. А в воображении возникает большая и светлая комната с офисными стульями полукругом. И потертый человек, встав со стула, произносит отчаянно-жизнерадостным тоном: «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек». И все вокруг скандируют нестройным хором: «Здравствуй, больной человек! Здравствуй, злой человек! Привет тебе, непривлекательный человек!» И герой сразу чувствует себя среди своих. Великое дело — групповая терапия.
Кстати, если бы и Герман Мелвилл писал «Моби Дика» в эпоху групповой терапии, то ставшей классической начальная фраза романа («Зовите меня Исмаил»), без сомнений, звучала бы так: «Меня зовут Исмаил, и я — алкоголик…»
Деревянный человечек из зазеркалья («Золотой ключик, или Приключения Буратино» Алексея Толстого)
Если допросить биографов Алексея Толстого и Владимира Набокова, выяснится, что их подопечные в 1923 году занимались примерно одним и тем же: адаптацией зарубежных сказок для русского читателя. Набоков публикует свою версию «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла, а Толстой редактирует чужой перевод «Приключений Пиноккио» Карло Коллоди (позднее он сочинит свою версию «Пиноккио» — «Приключения Буратино»). Оба писателя относятся к оригиналам без пиетета. Толстой сохраняет «итальянский» колорит, но делает это формально; сам придумывает персонажам имена и с первой же страницы все дальше отходит от первоисточника. Набоков, сохраняя сюжет Кэрролла, полностью его русифицирует: дает книге название «Аня в стране чудес» и переносит действие в край родных осин.
Легко вообразить ситуацию, когда авторы говорят друг другу: «Махнемся?» — и меняются местами: Владимир Владимирович берется за «русского Пиноккио» и публикует сказку «Похождения Деревянкина», а Алексей Толстой пишет собственную «Алису». И что потом? Боюсь, ничего хорошего. Из-за «эмигрантского» шлейфа набоковского «Деревянкина» советские издатели будут опасаться печатать сказку Коллоди в любом переводе. Толстой же, оккупировав Кэрролла на правах советского классика, на десятилетия отсечет все возможности для прочих переводчиков: значит, не будет ни версии Демуровой, ни версии Заходера, ни всех прочих…
Однако вернемся к реальности. «Буратино» стал литературным явлением, а набоковская «Аня» осталась, скорее, курьезом. Толстой выиграл раунд. Лично я верю в легенду о тайном литературном соперничестве двух писателей, растянувшемся на годы. В названном 1923 году у Толстого выходит роман «Аэлита», который станет советским бестселлером. Название — женское имя, придуманное фантастом. Через три с лишним десятилетия Набоков нанесет сопернику ответный удар: опубликует роман, который вскоре станет уже бестселлером мировым. Название — редкое для наших широт женское имя… Ну, вы поняли.
Оболганный кровопийца («Дракула» Брэма Стокера)
Если читать роман «Дракула» (1897) параллельно с разделом учебника биологии, где речь идет о кросососущих насекомых, то невольно задумаешься о вековой несправедливости: ведь комары, на которых мы жалуемся из-за укусов, на самом деле — комарихи-самки. А комары-самцы не кусают людей, даже физически не имеют такой возможности, и питаются они нектаром и соком растений. Но по инерции люди винят во всем комаров, а не комарих. Так, может, и вампиров так же оклеветали? Быть может, угрозу для людей представляют вовсе не вампиры, а вампирессы? Сам граф Дракула тихо-мирно питается фруктовыми (или овощными) соками, а мадам Дракула по ночам выходит на охоту, норовя вцепиться кому-нибудь в горло, чтобы испить кровушки. Иными словами, Абрахам Ван Хельсинг убил не того человека, а потом еще упорствовал в своих заблуждениях…
Теперь-то ясно, отчего Флоренс Бэлкхем, вдова Брэма Стокера, долго не хотела продавать права на экранизацию: она знала правду и предчувствовала, что благодаря кино кровавый навет станет достоянием широких масс. Но режиссера Фридриха Мурнау запрет вдовы не смутил: он исхитрился снять «Носферату» без указания Стокера в титрах. И — пошло-поехало, уже не остановить…