Уже знакомый вам доктор наук, автор «Истории советской фантастики» Р. С. Кац продолжает свою новую книгу — о том, какие секреты порой скрывает от нас хорошо знакомая литература. Доктор Кац подвергает сомнению привычное, задает вопросы, ответы на которые могут быть непредсказуемы…
Бедный Евгений в 1937 году («Евгений Онегин» Александра Пушкина)
Если в дореволюционной России как правило отмечались только круглые даты со дня рождения классиков, то при Сталине почему-то стали также отмечать и круглые даты со дня смерти — словно мы должны были радоваться не только приходу в этот мир великого человека, но и его уходу (часто насильственному). 100-летие смерти Александра Сергеевича пришлось на 1937 год. Круглую дату классика отмечали громко. Современники исчезали тихо. Некоторым, впрочем, посчастливилось вернуться — в краткий «пересменок» после Ежова. Среди пушкинистов ходила мрачная шутка о том, что Онегин был репрессирован, а затем выпущен: «Вот наш Онегин на свободе, / Острижен по последней моде…»
«Гроза начнется позже, к вечеру» («Иду на грозу» Даниила Гранина)
Если бы Даниил Гранин дал своему роману (1962) иное название, книга могла бы стать гораздо популярнее. Казалось бы, отличный сюжет: в то время, как дети с картины Константина Маковского бегут от грозы, деятели науки отважно движутся в противоположном направлении. Однако несмотря на 25 переизданий и две экранизации в читательской памяти отложился только эффектный заголовок романа, но не сам роман. Оно и понятно: еще в Х веке князь Святослав I Игоревич, объявляя своим оппонентам, что переходит с сердечного «ты» на официальное «вы», впервые использовал краткую формулу «Иду на вы!». С тех давних пор конструкция «идти на…» («послать на…») укоренилась в русском языке как выражение недоброжелательства. Так что все запомнили одно: у героев Гранина сложились неприязненные отношения с грозой. А в подробности никто не вникал.
Герасим, дай ответ («Муму» Ивана Тургенева)
Если искать в русской литературе самый интересный вариант несостоявшейся дружбы, то, прежде всего, надо обратиться к творчеству Ивана Тургенева. Немой Герасим из «Муму» (1854) и говорливый Рудин из «Рудина» (1856) — вот он, идеальный тандем: слово и дело, мудрость и сила, бунтарство и законопослушание… Ах, если бы Иван Сергеевич еще и свел в одном произведении этих персонажей — ну хотя бы на парижских баррикадах! Тогда бы в финале никто не погиб, зато каждый бы обогатился бесценным опытом. Герасим понял бы, что доброе слово — тоже дело. Собачка Муму (ее тоже возьмут с собой) подружилась бы с французской актрисой Миу-Миу (Miou-Miou). А Рудин оценил бы, наконец, всю мощь и глубину истины: «Молчи — сойдешь за умного».
Князь со справкой («Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека)
Если бы Федор Михалыч Достоевский, царствие ему небесное, работая над своим романом, пережил бы творческий кризис и пригласил в соавторы Ярослава Гашека, создателя «Швейка» (1923), то два персонажа (наш Лев и чешский Йозеф) слились бы в одного. В результате могло бы получиться, например, следующее: «Генерал Епанчин кровожадно посмотрел на Мышкина и сказал: «Не прикидывайтесь идиотом». «Ничего не поделаешь, — с мягкой улыбкой ответил генералу князь. — Меня за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я — официальный идиот».
Бесприданница и селедка («Клоп» Владимира Маяковского)
Если бы Розалия Павловна Ренессанс, несостоявшаяся теща Вани Присыпкина из пьесы «Клоп» (1929), на базаре встретила бы Ларису Огудалову из пьесы «Бесприданница» Александра Островского, мог бы состояться вот такой разговор.
Розалия Павловна (сворачивая в рыбный ряд). Селедка — это да! Это вы будете иметь для свадьбы вещь.
Лариса (думая о своем). Вещь… да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек.
Розалия Павловна (озадаченно). Чего надо этой лахудре?
Лариса (задумчиво). Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину.
Розалия Павловна (поняв по-своему). Чего вы цепляетесь за моего зятя?
Начинается потасовка, в ходе которой больше всех достается бывшему пролетарию Присыпкину и прибежавшему на шум чиновнику Карандышеву. Тем временем Вещь из «Семейки Аддамс» тихо, на пальцах, появляется в рыбном ряду и крадет самую жирную селедку — для дяди Фестера. Занавес.
«Мама, мама, что я буду делать?» («Психо» Роберта Блоха)
Если представить, что знаменитый роман Роберта Блоха — не патопсихологический триллер, а обычный детектив, то Норман Бейтс может оказаться не таким уж безумцем. Возможно, он просто морочил головы полицейским психиатрам, стараясь — и небезуспешно! — выдать за проявление экзотической мании элементарную аферу. Да, скорее всего, главный герой изначально и впрямь убил мать и ее любовника в состоянии аффекта, но затем быстро пришел в себя и спохватился: а как же деньги, положенные мамочке по закону? У отеля Бейтсов — финансовые трудности, каждый цент на счету. И что же, вот так взять и отказаться от маминого государственного пособия по старости?.. Роман Блоха был написан в 1959-м, а за четверть века до того в США заработала пенсионная программа «Social Security». Она гарантировала выплаты всем трудящимся, достигшим пенсионного возраста. Но только живым, разумеется, а не усопшим. Не потому ли Норман временами надевает парик, наводит макияж и позирует у окна, притворяясь собственной мамочкой? Если мимо пройдет работник социальных служб, пусть увидит и услышат: миссис Бейтс жива, здорова, и у нее о-о-очень скверный характер.