Уроки морали и нравственности

История пятьдесят вторая. Огнеупорные сердца

Знойный месяц июль - начало вожделенных отпусков у преподавателей. Души ученых рвутся в пампасы, под которыми разумеются дачи-скворечники или прохладный диван с наваленной рядом грудой книг. Однажды, в самом начале июля, когда бренное тело изнемогало в предвкушении дивана и легкого чтения Никомаховой этики, было мне предписано явиться на совещание к большому губернскому начальнику. Как мираж, растаяли прекрасные видения беззаботного отпуска.

В приемной большого начальника собралось десятка два чиновников, опекающих в меру своих очень скромных возможностей промышленность, сельское хозяйство, просвещение, здравоохранение и прочая, и прочая. Кроме того, в просторном помещении энергично перемещались несколько девушек, фигуры которых были причудливым образом составлены из упругих полусфер различного радиуса. Начальник, видимо, был, как и один из гоголевских героев, «большой аматёр со стороны женской полноты». После приличествующего рангу хозяина ожидания чиновничья сборная была приглашена в шикарный кабинет.

Разномастной компании было сообщено, что подводятся итоги полугодия и в течение двух недель нужно подготовить солидный, достоверный и критический доклад о состоянии дел в губернии. Минпрому, соответственно, - о промышленности, минсельхозу - о сельском хозяйстве и так далее. Чиновники понимающе кивали головами. Внезапно я услышал свою фамилию: «Вот ему будете сдавать свои материалы, а он уж обработает их в литературном плане». Этот план окончательно развеял мечты о беззаботном лете.

Вновь потянулись беспросветно скучные будни. Министерства злостно срывали представление материалов. Я без всяких задних мыслей посетовал на неисполнительность в присутствии компаньонок большого начальника. Оказалось, что сферичность форм - не единственное их достоинство. Одна милая девушка стала набирать короткие номера на особняком стоящем телефоне и произносить такие формулировки, что затмевались таланты флотских старшин в общении с новобранцами.

Уже в коридоре меня начали встречать взволнованные представители министерств и со слезами в голосе вручали стопы бумаг, диски и дискеты с победными реляциями министерств. Сутки неблагодарного труда привели к появлению обширного опуса страниц на пятьдесят. Суховатый текст расцвечивался цитатами из Конфуция, Макиавелли и других мыслителей, в частности, из выступлений действующего губернатора. Я допустил целый ряд очень резких замечаний по поводу проведения конкурсов различных поставок, а в отношении многих руководителей областного звена высказал подозрения в коррупции. Велено же было писать острый и критический материал.

Я сдал доклад для прочтения заказчику и уже не раз пожалел о том, что не воздержался от резкой критики властей. Критика эта никому не нужна, а мне придется переделывать надоевшую писанину. Наконец большой начальник вызвал меня для обсуждения доклада. На удивление он был почти всем доволен, велел только выбросить цитату из «Махабхараты». «Никто не поверит, что я такой умный», - заявил этот удивительный начальник. Я обратил внимание заказчика на резкие и нелицеприятные суждения о целом ряде высших руководителей. «Это очень хорошо и правильно написано, - сказал повелитель упругих полусфер, - надо им, подлецам, хвосты накрутить».

Потом я слышал свой опус из уст высокого начальника. Участники собрания испуганно вслушивались в обличительные тирады, дополненные уже самим докладчиком угрозами что-то оторвать, с чем-то смешать и т.п. Чиновники помельче испуганно прядали замшелыми ушами, а большие начальники, которых, собственно, и предполагалось «смешать» и оскопить, сидели и благостно улыбались, как на детском утреннике. Глагол докладчика не жег их сердца. У нас ведь в России всякие критические, обновленческие, реформаторские кампании пугают только простых граждан, да и негативно отражаются только на них. Сами же критикуемые процветают и грешат с еще большим усердием.

История пятьдесят третья. Зеленая звезда

Когда-то давно был в Саратове Дом работников просвещения. Теперь ни просвещение, ни работники обществу, видимо, не нужны. В этом Доме по воскресеньям собирался кружок любителей языка эсперанто, а занятия вел очень древний, но очень эрудированный деятельный энтузиаст этого искусственного языка международного общения. Говорили, что он был знаком с самим создателем эсперанто - доктором Заменгофом. Старичок-эсперантист буквально за несколько занятий давал такой обширный словарный запас, так учил грамматике, что многие поколения кружковцев с удовольствием говорили, переписывались, читали литературу на этом красивом, мелодичном и логически безукоризненном языке.

На лацкане затрапезного пиджака наш учитель носил знак эсперантистов - зеленую пятилучевую звезду. Давно ушел от нас идеалист-эсперантист, отсидевший, кстати, многие годы в сталинских лагерях за «космополитизм». Однажды в далекой азиатской стране на рынке, среди гор ананасов, банановых хребтов и безбрежных океанов совсем экзотических фруктов, овощей и корнеплодов я заметил удивительные книги на пальмовых листьях. Написаны они были, насколько я мог судить, на санскрите, пали, возможно, сингальском языках. Английский язык ни я, ни продавец не знали настолько, чтобы говорить о религиозной литературе.

И тут на дырявой рубашонке туземного букиниста я увидел зеленую звезду. Из подвалов памяти всплыли эсперантские слова, сами собой, что характерно для этого языка, выстраивающиеся в довольно сложные фразы. Коллеги уже наняли буйвола, чтобы на буксире тянуть меня в гостиницу, а мы все не могли наговориться на внезапно ставшем для нас родным языке. Ни один национальный язык не дает такой свободы общения, как искусственный, придуманный эсперанто. Выдуманный Заменгофом язык уравнял нас, двух любителей книги, и в социальном положении, и в мировосприятии.

Придумать бы еще такой язык, в котором не было бы злобы, на котором нельзя было бы лгать, призывать к революциям и погромам. Может быть, когда-нибудь это и произойдет, главное - успеть бы до того, как все мы перегрызем друг другу глотки.