«Андреналин»

Из серии «Дачные рассказы»

Андрюшка Мизюрёв был черемисом, не вернувшимся после армии домой, а решившим посмотреть мир, который ни в своей марийской деревне Тайганур, далекой даже от Йошкар-Олы, где жили и работали традиционные плотники-срубщики, ни на ракетной точке в Забайкалье, где Андрюшка поварил, он не знал и не ощущал. Как, ободранный и голодный, он ранней весной оказался в нашем дачном поселке, дембель и не понимал вовсе. «Да как-то так, дядя Вова, получилось: сел в поезд, а потом из него вышел».
Андрюшка по крестьянской жадности на свои не пил и не курил, на чужие - только «баловался», но мог на завтрак, обед и ужин подчистую спороть с добавками все, что ему давали, не пренебрегая постоянным подножным кормом, к коему относились яблоки, груши, овощи и ягоды, бесхозно прораставшие на участке. «Андреналина» во мне не хватает», - оправдывался обжора кем-то наученной шуткой. При этом парнишка сохранял стройность фигуры и ясность мысли.
А мысль у него была одна - разбогатеть так, чтобы появиться дома городским модным парнем с тысячей рублей в кармане и подарками близким на общую сумму 350 рублей. У него, как у Шуры Балаганова, все было рассчитано до копейки. За осуществление этой мечты он был готов выполнять любую работу. Причем, в любое время: он никуда и никогда не торопился. Может, из этого и состоит душа далекого, но близкого марийского народа?
И я купился на такого Балду, так как любому владельцу дачного хозяйства всегда нужен работник: повар, конюх и плотник, да где мне найти такого, не слишком дорогого? Хотя, в отличие от легендарного умельца, крестьянский сын Андрюшка мог копать, а мог и не копать, но, главное, мог сторожить место своего проживания. С местными мужиками, легко браконьерствующими тщедушной рыбной ловлей на бывшей великой своими запасами реке Волге (а именно на ее берегу располагался наш дачный кооператив), Андрюшка часто уходил в ночь, пренебрегая третьим и обязательным для выполнения поручением. Потом весь улов жарил или коптил, ел сам и от души угощал хозяев и их гостей скукоженными до мизинца мальками.
Был разгар лета, на даче жили отдыхающие, и проблемы охраны, в общем, не стояло. Андрюшка был мелкокучерявым, белозубым, вечно улыбающимся чистюлей, совершенно лишенным даже малых внешних признаков деградации. И меня это устраивало.
Он, на самом-то деле, нужен мне был на осень. Когда дачники съезжали, а лихие парубки из соседней деревни начинали любимое народное дело - безнаказанно грабить дачи. Брали из дач все, что хозяева не вывозили в город или не закапывали в огородных схронах, включая все железные изделия до крыш, сдаваемых в металлолом. С главными махновцами, своими ровесниками, Андрюшка скоро подружился и даже нашел себе девушку того же проживания, которая по своим морально-техническим характеристикам парубкам давно уже была в обузу.
Договорный кошт по соглашению сторон состоял из зарплаты в количестве официального прожиточного минимума, которая, за исключением небольших сумм на конфеты и одеколон, хранилась у меня до накопления «золотой тысячи», одежды и обувки добротного секонд-хенда, проживания в отдельном отапливаемом дровами домике при даче, калорийного питания из общего котла и непрерывного просматривания телевизора - единственного источника Андрюшкиной культуры и информации. Так что его трудовая и личная жизнь били ключами. Но, как выяснилось, не только ключами, но и отмычками.
Андрюшка начисто был лишен самостоятельности, он жил чужими командами, просьбами, советами, и никогда со всем этим воздействием не спорил. Почему? Да потому что так жили все: в родной забытой и забитой марийской деревне, в «дедовской» советской армии, в придачном спившемся поселке, да и на «барской», по Андрюшкиным понятиям, даче, где все, что делал Андрюшка, кроме рыбалки, он выполнял только по моим распоряжениям. Я был для него обычным и очередным отцом-командиром, только богаче, добрее и веселее забайкальских!
Трясина дачных грабежей, при железном условии - хозяина не трогать, затянула сторожа-балду. Естественность процесса была вульгарной. «Все побежали, и я побежал, все крышу снимали, и я крышу снимал, все пировали, и я пировал. Только вина я, дядя Вова, почти не пил! У меня от него голова болеет», - объяснял мне на очной ставке подсудимый Мизюрёв. «А как баня-то моя сгорела, Андрей, ты знаешь?» - спрашивал я. И тут я выслушал историю удивительного пожара.
Моя бревенчатая банька стояла на столбах у берега, в воде, и летом любители мокрого пара ныряли из нее голышом прямо в Волгу, а зимой - в прорубь перед баней. Лепота, да и только! Топилась банька дровами до 120 градусов. Но за топкой надо было следить, и все парильщики знали, как. Главным противопожарным мероприятием было - не уходить домой, пока не погаснет печка, и все. Так она прожила лет шесть.
Когда она загорелась, мне в город позвонили соседи. Вызвали пожарных. Они тушили не саму баню, а вокруг нее, чтобы от мощного очага не загорелись другие постройки. Кто парился в бане, точнее, кто ее топил и поджег, мне поведал кто-то из соседей, но я не поверил. Ненадежный подвыпивший свидетель утверждал, что парился в баньке Андрюшка, о котором наверное было известно, что пребывает сторож под стражей в следственном изоляторе по делу о дачных налетах.
И вот что поведал мне на той очной ставке зека-первоходок. На первом же допросе наивный металлоискатель искренне (то есть, как умел) рассказал все, увеличив число пойманных на месте преступления архаровцев ровно вдвое, и вызывали потом его к следователю только для уточнения несущественных деталей поведения подельников. С правоохранителями у Андрюшки сразу же завязались социально близкие «неформальные» отношения. Вертухаи и следаки делились с вечно голодным сыном марийского народа своими объедками, а тот - подробностями своей непритязательной жизни: ассортиментом овощей и фруктов, произраставших на даче, особенностями меню хозяйской пищи, названиями мальков, отловленных сетями браконьеров, интимностями про девку Зульку, которую, как честный человек, числил своей невестой. И, конечно же, незабываемыми воспоминаниями о чудесной бане на курьих ножках.
И стали менты ездить в мою баню. Под видом следственных экспериментов на месте преступления. Снимали с подследственного Андрюшки наручники, и пока шерлок-холмсы разворачивали скатерть-самобранку, тот истово колол дрова и топил каменку. Но однажды следственный эксперимент запозднился, пьяные запаренные менты с такими же бабами заторопились в ночи, и, несмотря на бурные возражения балды-истопника, бросили баню с горевшей печкой.
На следующем следственном эксперименте, который занял не больше минуты, наручников с Андрюшки за ненадобностью не снимали.
Виновных в пожаре доблестные органы не нашли.
Новую баню я построил через год.
А еще через полгода за хорошее поведение из узилища был отпущен удивительный черемис Андрюшка. Он пришел ко мне, как ни в чем не бывало, забрал из чулана сидор со своим секонд-хендом, завернул в тряпицу «золотую тысячу» и отбыл в не известном даже ему направлении.
Испарился, как жар от каменки.