«Коммунальная жизнь - это особый настой из завистливых взглядов, графика уборки коридора, кухни и туалета, из сальных сплетен и равнодушных глаз. Сплав разнополярных миров: так гной рассасывается в разбухшей десне и все никак не может рассосаться». Мрачноватая цитата из рассказа Дмитрия Филиппова «Галерная улица», опубликованного в майско-июньском выпуске «Волги», легко могла бы стать эпиграфом к главной публикации номера - «Квартире номер девять» Станислава Шуляка
«Коммунальная жизнь - это особый настой из завистливых взглядов, графика уборки коридора, кухни и туалета, из сальных сплетен и равнодушных глаз. Сплав разнополярных миров: так гной рассасывается в разбухшей десне и все никак не может рассосаться». Мрачноватая цитата из рассказа Дмитрия Филиппова «Галерная улица», опубликованного в майско-июньском выпуске «Волги», легко могла бы стать эпиграфом к главной публикации номера - «Квартире номер девять» Станислава Шуляка.
Филиппов и Шуляк - петербуржцы, в их произведениях использована примерно одна и та же узнаваемая городская фактура. Оба автора не похожи на оптимистов, оба не чужды «кладбищенским» мотивам. В финале рассказа Филиппов с горечью напишет «о любви, которая не бывает счастливой», но и у Шуляка даже тем героям, которых могла бы - пусть теоретически - спасти любовь, ничего утешительного не светит (любопытно, что в обоих текстах есть персонаж по имени Петр, и в его чувстве явственно ощутим «загробный» оттенок).
Обратите внимание: оба писателя, попавшие под одну журнальную обложку, полагают, будто жизнь полна мистических совпадений и неверных решений. В чем принципиальная разница? В избранном каждым из двух авторов жанре и, конечно же, в особой авторской интонации. Там, где Филиппов драматичен и мелодраматичен, Шуляк гневлив и саркастичен. Там, где первый старательно выжимает из читателя слезу грусти, второй высмеивает и бьет наотмашь.
И у того, и у другого писателя имеются едва ли не личные претензии к истории «в этом паршивом мире». Но посмотрите, до чего же по-разному они выражены в текстах! «Так ломается жизнь. Так творится история. И ведь дураку ясно, что это никогда не кончится», - почти элегически итожит Филиппов свои размышления о «сослагательном наклонении истории». А вот как примерно о том же самом рассуждает герой-рассказчик в «Квартире номер девять»: «Кажется, сам чёрт, если уж и не пишет нашу историю, так, по крайней мере, оставляет на страницах её омерзительные свои помарки, сажает кляксы, подтирает и подчищает отдельные буквы, слова и даже абзацы. Плюнуть, плюнуть охота на такую историю, плюнуть да и забыть навсегда, или уж, пожалуй, и написать какую-то иную, не столь постыдную, не столь отвратительную!..»
Публикуя в одном номере одновременно и Филиппова, и Шуляка, редакция «Волги», вероятно, надеялась, что подобное соседство создаст эффект, близкий к стереоскопическому. Если такой замысел действительно имел место, он удался. Вот Филиппов, отталкиваясь от некоего реального (допустим) происшествия, торопится объявить о том, что прототипы его персонажей будут скрыты: «Напрасно читатель будет искать совпадения в именах; нет никаких аллюзий в фамилиях молодых людей». Шуляк же, напротив, с удовольствием пользуясь приемами фантастической литературы, не упускает возможности пусть и где-то на периферии повествования обозначить присутствие реальных людей, притом под их собственными именами.
Если, например, герои «Квартиры номер девять» идут в кинотеатр и смотрят фильм, то это будет фильм «с мерзейшим Федей Бондарчуком (...), на котором природа не то что отдыхает, но прямо-таки улеглась сверху всеми своими костями и членами и дремотствует, храпя и посвистывая». Если, скажем, автор решит организовать для своего читателя экскурсию по одному из кругов ада, то там будут встречены - и с нескрываемой неприязнью заклеймлены - более чем узнаваемые фигуранты современного литпроцесса: «Чёрные тени сгрудились у них на пути. Были тени живыми. Они топтались, стенали, они хватали троих за одежды. «Я известный, известный московский издатель! - вопил им один. - Грудь моя рвётся от горя!» - «А сюда ты за что помещён?» - спрашивал Фёдор. - «Печатал, печатал я Ксюшу Собчак, и я издавал Гришковца». - «А ты?» - спрашивал Фёдор другого стенающего. - «Я негров нанимал для Донцовой. Платил им копейки!.. Сам был нагл и безбеден». - «Я много придумал разных акуниных!» - выкрикивал третий. - «Я химичил с Нацбестом!» - восклицал и четвёртый. - «Я Пелевина создал!..» - «Я Робски протаскивал!..» - «Я печатал дамскую прозу!..» - «Я проекты клепал, я выдумывал серии!..» - «Я в жюри заседал, предо мною склонялись!..»
Карикатура? Фельетон? Да, но не только. У Шуляка в авторском подзаголовке произведение названо «романом с чертовщиной», и это жанровое обозначение нисколько не обманет читателя: в «Квартире номер девять» натуральные черти, пусть не с рогами, хвостами и копытами (в конце концов, это лишь парадная униформа), давно присутствуют в городе на Неве, причем армию коренной питерской нечисти постоянно пополняют гастарбайтеры с окраин. «Знаете ли вы, сколько беспорядка, сколько смуты вносят рядовые черти своими самовольными перемещениями! - сообщает вальяжный черт-распорядитель и он же, по совместительству, главный врач знаменитый петербургской психолечебницы на Пряжке. - Из Саратова в Самару! Из Нижнего Тагила в Нижневартовск! Из Моршанска и Стерлитамака в Петербург! Учёт практически отсутствует. Миграционная служба плачет горючими слезами!..»
Впрочем, дело даже не в том, что среди основных действующих лиц густонаселенного романа оказывается немало выходцев из ада, здешних и приезжих (от сонма мелких бесов до адской элиты). Дело в том, что, по мнению автора, ад коммунальный и преисподняя давно стали сообщающимися сосудами; зло ежедневно подпитывается злом, ангелам здесь не выжить, зато гвардейцам Вельзевула тут уютно, просторно и вольготно. Первые главы романа похожи на новеллы-ужастики, вроде городских быличек про «черную комнату» и «красную руку»: тут и жертва насильников, выходящая из могилы и карающая своих мучителей; и брат тюремного сидельца, зарубленный топором и упрямо воскресающий ради мести; и книга-убийца, сводящая с ума; и говорящий кот, который, утратив тестикулы, взамен приобрел гнусные повадки в духе булгаковского Шарикова...
Постепенно отдельные фрагменты сплетаются в общий причудливый узор. Персонажи, с которыми читателя знакомили первые три десятка страниц, начинают активно взаимодействовать. Всех их объединяет одно: привязка к одной и той же коммуналке на улице Боровой. При этом автор не стремится втиснуть все события на территорию одной коммуналки, и далеко не все из описанных в романе персонажей должны, по сюжету, непременно проживать в той самой «нехорошей квартире». Скорее, это точка рандеву - место встречи, которое при всем желании изменить нельзя.
В рассказе Филиппова, цитатой из которой мы начали эти заметки, не может быть хеппи-энда. Его отсутствие неизбежно и в романе Шуляка. Даже вначале, пока описанная в романе «Квартира номер девять» в доме на улице Боровой еще не стала филиалом царства Сатаны, опытный читатель не питает иллюзий относительно финала, а дальше их не будет и подавно. Ждать осталось недолго: всего через сотню страниц вздрогнут стены, противно мигнет свет, остро запахнет серой, а по потолку зазмеятся трещины, похожие на рунические знаки. Падут и разобьются печати, отделяющие город Санкт-Петербург от преисподней, и вот тогда уж...
Стоп. Не ждите в этом месте никаких описаний в привычном духе мистико-эпических киноужастиков. Самое страшное состоит в том, что катастрофы никто не заметил. Ад выбрался на поверхность, распространился во все стороны и слился с обыденностью.