ВОЙНА И МИР

Загнивающая область времен губернатора Белых. Тишина поражала. Она была сродни той, что накаляет атмосферу накануне большого взрыва. Что это? Политический курятник или зверинец? Куры, утки, свиньи... Однако все встали в стойку пойнтера, готовые сорваться в любой момент, во всеоружии и ожидании больших катаклизмов и марафонских забегов. Все хотели место под солнцем, нужен был только выстрел.

И он раздался 18 февраля 1994 года в Базарном Карабулаке - в Саратовской области стало одним человеком меньше. Все рванули. Кто-то потом зарвется, кого-то сметет им же поднятая волна, кто-то просто тихо заляжет на дно. А тогда было жестко по Цою: «Я ждал это время, и вот это время пришло. Те, кто молчал, перестали молчать...».

Так получилось, что птицевод Белых был в своей же области на птичьих правах. Сначала его подвинули, а затем и вовсе задвинули подальше на политическую обочину. Кому как не ему проникнуться главным правилом курятника: столкни ближнего, обгадь нижнего. Не стал, а тихо ушел, предоставив дорогу молодым. Так же тихо, как и правил.

Война, война, война, война... Это слово прочно засело в сознании элиты. Все горели войной, жили войной, мыслили категориями войны, ибо каждая война несет трофеи. Деньги - ничто, положение - бессмысленно, слава - бесполезна, если нет власти. Главный приз большой областной гонки. До финиша дошел только один.

На время стихло. Остальные смирились, сглотнули, сникли, забыли, попрятали штыки и удалились на кухни. Те, кто ближе - делить, те, кто дальше - наблюдать за раздачей. Лев Толстой выделял две сущности бытия: войну и мир. Мире нашем случае оказался дутым и наигранным, нет, он даже не оказался, его попросту не было. Центр все впитывал и впитывал власть, пока не заметил, что периферия откололась и дышит ему в спину. Дыхание это было настолько неприятным, что пришлось разворачиваться лицом. И снова понеслось по накатанному - зубы, когти, шерсть клочками. Одним словом - склока. Была ли в ней нужда? Тогда многие находили в этой битве упоение, просыпались утром с боевым кличем на губах, рвали в банях рубахи, хвастаясь шрамами. Вот они - новые времена, можешь их потрогать, прикоснуться, осталось чуть-чуть, самую малость... Катехизис революционера - до конца, ведь победителей не судят. Разве что осуждают. Одни очнулись, другие проснулись, третьи возмутились, четвертые побежали в атаку, пятые сказали, что поддержат, а сами наблюдали с холма, шестые рванули за четвертыми, седьмые споткнулись на бегу. И все это в едином порыве, нос разными мыслишками: кто-то в л об, не боясь шишек, кто-то смекалисто исподтишка, а кто-то в сторонке, благословляя и одобрительно кивая. Вместо катехизиса осталось только политическое кредо: всегда и в любой позе.

Здравствуйте, новые времена. Глядишь, и первые, и третьи, и четвертые, и шестые махнули рукой: все равно каждый следующий хуже предыдущего, куда теперь эти новые времена - в карман не спрячешь, а соседям показывать стыдно. Бунт, он ведь не только бессмысленный, он еще и голодный - ест в основном своих детей.

Теперь до финиша добежали трое. Первый всегда хотел быть первым. До конца экономил силы, рассчитывал каждый бросок, безоговорочно следуя мудрости Макиавелли. Второй был уверен в первом, а третий и вовсе залетный. Как говаривают завистливые старухи на завалинке, провожая взглядом зажиточного соседа, - повезло. Так повезло ли? Настал ли долгожданный мир?

На этот раз не было даже иллюзии. Некогда было ее выстраивать. Все торопились, готовили миски и тянули руки за своим кусочком. И первому и второму эти страждущие настолько надоели, что уж лучше в Москву: работать, работать, работать... Третий остался, наслаждаясь нечаянной радостью, которая, впрочем, длилась недолго.

И снова в бой, потому что ничто просто так не дается. Фортуна - она изменчивая особа. Троечка жала кулаки, терла костяшки, а потом и вовсе упала вниз, свернулась ноликом, прося пощады: «я откачусь в сторону, вы только меня не закатывайте». Первый пожалел, но и не пощадил. Подвесил болтаться, дескать, можешь болтать, а в остальном я сам, мне с высоты лучше видно, как надо, вот только отвечать ты будешь. Нолик - круглый, от него все одно, что горох от стенки. Первый вырос, как когда-то центр, пустил корни, и все больше и больше входил во вкус. Вкус этот, надо сказать, был с не очень приятным привкусом.

И снова все начали ждать, ведь нельзя же вечно воевать, когда-никогда должен же прийти мир, не мог великий классик ошибиться. Все логично: война, а за ней мир. Первый сам устал ночевать в окопах, все больше бросал на баррикады солдат, изредка заезжая. Вот только солдаты больше мародерствовали, как запьяневшая от безнаказанности свора диких собак. Пожары то тут, то там... Публика требовала зрелищ, и на потеху решили добить старых, выставили, как медведей в клетке, на всеобщее обозрение, и давай кидать камни, хотя давно уже настало время собирать. Обещали же, заверяли и клялись.

Атмосфера настолько накалилась, что вновь наступила тишина. Все что было - уже было, все, что будет, тоже было. Тишина настолько звенящая, что не у всех выдерживали нервы. И вновь выстрел. И вновь по кругу. Затрясло и пятых, и восьмых, и даже солдат, совсем не привыкших к виду крови. Они вдруг очнулись и поняли, что стрелять могли в любого, в том числе и в них. Терпение не безграничное, не каждый готов подставлять обе щеки, отвечая на силу словом. Пусть у мародеров совести нет, так есть у остальных. Как ни поверни, как ни заставь под дубинкой, а на душе все равно мерзко. Валяясь в грязи, нельзя не испачкаться. Пусть даже и невольно валяясь, споткнувшись.

«Тихо, тихо, - успокоил всех первый.

- Случайно все это, фортуна. Добивайте старых, а там найдем новых. Хватит еще на наш век подлецов». Все знали, что не случайно, но виду не подали. Совесть-то она только дома мучает, как бы не спились, бедняги. С утра снова на фронт, снова в бой. Где он, мир? Обманул классик. В себя не догадались заглянуть. Война-то внутри, ее не так просто вытравить, пока не придут новые, чтобы кивнуть на старых, и отправить, как медведей по клеткам. Все что было - уже было... Что будет? Есть разные версии...