Уроки морали и нравственности

История двенадцатая.

Стачечный комитет

Порой овладевает человеком странная тревога. Вроде бы все хорошо и спокойно, но гложет сердце мерзкое, как червь, предчувствие. Поэтому, когда в коридоре обладминистрации на меня накинулись мой непосредственный и несколько опосредованных начальников, я не удивился. Оказалось, что накануне руководством области было принято решение выплатить часть задолженности по зарплате работникам одного из федеральных военных заводов из средств области. Зарплату там не видели уже полгода. С Москвой это согласовали и приняли гуманное постановление. Понятно, что тумбочки, где бы взять денежку, нет. Приходится ждать, когда налоговики соберут с предпринимателей то, что осталось после рэкетиров.

Утром постановление было факсимильно воспроизведено в одной из городских газет. Теперь заводоуправление осаждают измученные нищетой люди и требуют немедленно денег. «Поезжай и делай, что хочешь, лишь бы железную дорогу не перекрыли», - было мне напутствием. Умудренный опытом водитель заявил, что близко к заводу он не подъедет, потому как за возможную порчу казенного автомобиля с него будет строго взыскано.

Вид заводского двора был ужасен, как утро стрелецкой казни. Множество людей истошно что-то кричали. Многие грозили кулаками в сторону безмолвствующей конторы. По периметру толпы бегали собаки с хвостами, изогнутыми как ятаганы. Над толпой носились противно кричащие птицы. Как человек находит путь к спасению в грозную минуту бытия?

Я подошел к самому крыльцу заводоуправления и стал говорить, переводя взгляд от одного недоброго лица к другому: «Так вы ничего не добьетесь, надо стачечный комитет собирать!» Услышав полузабытые идеи из курса истории КПСС, мной заинтересовались: «Ты кто такой?» «Независимый правозащитник и заслуженный диссидент», - солгал я. После недолгого обсуждения к толпе обратился громогласный мужик - хороший типаж для скульптора Шадра. Начали формировать этот самый стачечный комитет, о котором я сам имел довольно смутные представления. Первоначально в него вошли одни женщины-труженицы. Есть на свете лишь три страшные вещи: грозовая облачность, скользкая дорога и вопящая женщина. Инициативная группа со мной согласилась, и был установлен гендерный паритет: десять мужчин и одна дама.

Потом мы нашли помещение с телефоном, и я стал звонить в обладминистрацию. Оказалось, что немного денег могут выдать уже после обеда, назавтра - еще какую-то сумму, а через два дня выплатят всё намеченное. Изумленные радостной вестью члены стачечного комитета стали обсуждать порядок выдачи денег по цехам и службам. Потом долго орали с крыльца, доводя свое решение до масс. Потом из конторы робко показалась заводская кассирша и сказала, что ей велено ехать в банк за деньгами. Радостный вопль поднялся над заводом. Птицы перестали кружить над двором и разлетелись по личным делам. Хвосты у собак опустились, и они убежали патрулировать окрестности. Я пытался исповедаться хоть кому-нибудь, что никакой я не правозащитник, а несчастный клерк, но никому уже не был нужен. Так этот грех - коварной лжи - и остался на моей совести.

Прав ли был журналист, выкравший постановление и опубликовавший его? Наверное, прав, ведь он ничего не придумал, и газета сообщила чистую правду. Я лгал, морочил голову людям? Лгал. Так получается в человеческом обществе, что желание дополнительной правды вызывает появление дополнительной лжи, ну и наоборот, разумеется.

История тринадцатая.

Вечеринка

Был у меня знакомый, профессиональный комсомольский работник. Потом, как многие его коллеги, сделался предпринимателем. В чем состоял его бизнес - не знаю, но пригласил он меня на какую-то презентацию и посулил продать по доступной цене факсимильное переиздание знаменитого словаря Брокгауза и Ефрона. Почти девять десятков прекрасных по содержанию томов, которые ни разу не использовались как подставка под сковородку или орудие по прихлопыванию тараканов.

Зачем я был нужен на его презентации - не знаю, но пришел ко времени в ресторан, влекомый словарем. Люди подобрались мне не знакомые, стояли они вдоль стен, и за стол никто не садился. Вспомнились приснопамятные курсантские времена, когда в столовую заходили по команде. Потом появился виновник торжества, пригласил к столу и произнес тост за себя, всеми уважаемого и любимого. Через несколько минут последовал второй тост, опять с его же стороны и с тем же содержанием. Потом третий - точное подобие первого и второго. Не успел я изумиться столь своеобразному протоколу, как тамада, он же виновник и инициатор торжества, произнес: «Засиделись мы, товарищи, то есть господа и дамы, пора бы по домам». Я попытался продолжить овладение бифштексом, но был поднят из-за стола укоризненными взглядами присутствующих. О, курсантская юность моя, когда робкий мямля-первокурсник, поднятый по команде, бежит строиться, с тоской оглядываясь на котлету, как на невесту, остающуюся на перроне.

Ни слова не говоря, я пошел к выходу. Вдруг вслед мне: «Ты меня подожди, про словарь не забыл?» Подлая натура человечья, стал я ждать на крыльце ресторана. Минут через пятнадцать, когда уже и словарь как-то потускнел в моих мечтах, поднялся я в зал и увидел, что официантки стоят у стены, супруга устроителя сгребает из тарелок гостей недоеденное, а сам устроитель сливает из рюмок в большую бутыль все подряд, вино и водку вперемешку. Делали они это суетливо, мечась по залу, стараясь ничего не оставить. Так в России принято собираться куда угодно - в театр, на похороны, к следователю и на дачу. Некоторое время я не мог понять, что же происходит, но когда разобрался, осознал, что мне, собственно, и не нужен этот репринтный словарь. Есть у меня старинный, оставшийся от деда.

Жуткий коктейль, собранный в бутыль моим бывшим знакомым, напоминает души многих наших современников. Примитивная ложь, на которой строилась советская идеология, в сочетании с архетипом крепостного холуя в условиях социально-экономического хаоса, именуемого у нас демократией, дали этот типаж. Меценат, вылизывающий тарелки за своими гостями, начальничек, считающий зависимых от него людей крепостными, чиновник, не способный отличить свои деньги от государственных, - сколько на удивление мерзких людей дали обществу революции, пятилетки, перестройки и реформы!