50 лет назад братья Аркадий и Борис Стругацкие написали повесть "Гадкие лебеди". Действие происходит в условной европейской стране. В городе, где вечно идет дождь, живут взрослые и дети. Взрослые – плоть от плоти этого мира, они притерпелись к нему и не хотят ничего менять. Дети ненавидят этот мир, презирают его ложь и обман, пошлость и лицемерие, и не желают с этим мириться.
А еще в городе есть мокрецы – странные люди в повязках на лицах. Они уязвимы (если не давать им книг, они умрут от голода) и одновременно могущественны – настолько, что могут материализовать сокровенные желания детей. В этот город приезжает писатель Виктор Банев, умный, талантливый, битый жизнью человек, которого сослали сюда из-за конфликта с президентом. Глазами Банева мы видим происходящие события…
Авторы предполагали, что смогут опубликовать это произведение в "Молодой гвардии" – так же, как предыдущие. Но не вышло: времена менялись, и, при всем сочувствии редакторов, повесть была сочтена слишком мрачной, а потому непроходной (несмотря на, казалось бы, "зарубежное" место действия и иностранные фамилии персонажей). Много позже, в интервью Андрею Черткову, Аркадий Натанович вспоминал: "Приношу я "Гадкие лебеди" Жемайтису, они уже были вставлены в тематический план, ну и все такое... и прихожу я, значит, к нему через неделю. "Ну как, – говорю, – Сергей, прочитал?" Берет папочку, "Вы хорошие писатели, Аркаша. На, возьми и иди, и иди, и иди отсюда..." Все честно было".
Еще несколько лет авторы безуспешно носили повесть по издательствам и редакциям. Считается, что именно из издательских кулуаров "Гадкие лебеди" перекочевали в самиздат, а в 1972 году без ведома авторов были изданы на Западе – сперва отрывок в журнале "Грани", потом отдельно в "Посеве". В предисловии к журнальной публикации упоминался "широко развернутый социально-идеологический элемент", который, мол, адресуется "к зрелому читателю, легко улавливающему подтекст". Формулировки, как видим, были довольно взвешенными, но поскольку и "Грани", и "Посев" считались у нас изданиями вражескими, шансов на публикацию в СССР у повести не осталось – до самой перестройки. Только в 1987 году, когда редактором рижской "Даугавы" был Владимир Михайлов, он напечатал "Гадких лебедей" без исправлений и купюр, под названием "Время дождя". Сегодня эта вещь существует в двух вариантах: как отдельное произведение, и как часть романа "Хромая судьба" ("Синяя папка" Феликса Сорокина).
Борис Стругацкий замечал в "Комментариях к пройденному", что когда во времена гласности "Гадкие лебеди" вышли в книжном формате, это не произвело особой сенсации. Не потому ли, что повесть потерялась в тогдашнем потоке "возвращенной" литературы? Думаю, однако, дело в другом. Любители Стругацких – люди дотошные. За два с лишним десятилетия существования в самиздате и "тамиздате" повесть была уже прочитана всеми, кто хотел. И не только прочитана, но и перечитана, и разошлась на цитаты, большинство из которых звучит, увы, злободневно и через полвека.
"Будущее – это тщательно обезвреженное настоящее". "Продаваться надо легко и дорого – чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что, и продаваясь даже, ты наносишь ущерб идеологическому противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным". "Есть люди, которые не могут жить без прошлого, они целиком в прошлом, более или менее отдаленном. Они живут традициями, обычаями, заветами, они черпают в прошлом радость и пример. Скажем, господин президент. Что бы он делал, если бы у нас не было нашего великого прошлого? На что бы он ссылался и откуда бы он взялся вообще?". "Это что-то вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь". "Я даже писем не получаю, потому что старые друзья сидят без права переписки, а новые – неграмотны". "Господин Президент считает, что купил живописца Р. Квадригу. Это ошибка. Он купил халтурщика Р. Квадригу, а живописец протек между пальцами и умер".
Ну и, наконец: "Будущее создается тобою, но не для тебя".
Однако вернемся к сюжету повести. Хотя "Гадкие лебеди" созданы в жанре социальной фантастики, повествование выстроено по законам остросюжетной прозы: события развиваются быстро, а загадки разгадываются не сразу. Общее соотношение сил становится очевидным лишь во второй части произведения, а до этого читатель, как и главный герой, должен самостоятельно оценивать обстановку и делать выводы. Казалось бы, это несложно. Большинство "взрослых" персонажей повести, весь паноптикум – от бывшей жены Банева до бургомистра, полицмейстера и директора гимназии – не нравятся повествователю (а значит и читателю).
Дети же, напротив, описаны с явной симпатией. Их незашоренность и незаурядные интеллектуальные способности приятно удивляют Виктора на встрече с гимназистами и дают ему надежду, что их жизнь будет иной, не похожей на унылое прозябание родителей. Да и наставники детей, мокрецы, обитатели "лепрозория", которых преследуют отцы города и обыватели, невольно вызывают наше сочувствие. Тем не менее Банев колеблется. Что-то мешает ему безоговорочно выбрать одну из сторон…
Старый мир в повести обречен, это очевидно. Еще веселится в загородном санатории член парламента Росшепер Нант, окруженный блюдами с отборными яствами и пьяненькими одалисками, еще злобствует, плетет заговоры и ставит капканы на мокрецов господин бургомистр, еще суетятся местные "патриоты" в золотистых плащах, а полицмейстер пытается лишить книг мокрецов и их подопечных, но скоро грянет гром. "Бескровная революция", которую совершат дети при поддержке мокрецов, будет не хаотическим "праздником непослушания" и не импровизацией: четко продуман распорядок действий, юных победителей ждет свет в конце туннеля. Отныне они будут управлять своей жизнью сами и не допустят мерзостей, которым попустительствовало прежнее поколение горожан.
И все-таки ближе к финалу повести нам становится ясно, что Банев, не торопящийся сделать окончательный выбор, был не так уж неправ. Эпизод, когда родители, брошенные детьми, униженно вымаливают у них свидание у стен "лепрозория", вызывает сложные чувства – и не последнее среди них чувство жалости к людям, которые стали не нужны в прекрасном мире будущего. Да, вся накипь – чиновники, депутаты, генералы, продажные "творцы", фантастической силой выметенные из города в конце повести, заслужили изгнание. Но как быть с обычными горожанами, родителями детей-инсургентов? С теми, кто лично не причастен к злодеяниям и коррупции, но и не протестовал, послушно голосуя за "отцов нации"? С теми, кто желал детям добра и потому пытался воспитать в них свое подобие? Конечно, они сами виноваты, но едва ли наказание вполне адекватно вине.
Метафора Стругацких прозрачна: всякий социальный поворот в обществе – это своего рода форсированная смена поколений (не в возрастном, а в социальном, духовном, моральном смысле). Большое количество людей, которые до того более или менее честно делали свое дело (или думали, что честно делают свое дело), не будут востребованы в новом мире. А вот профессиональные хамелеоны, пожалуй, сумеют приспособиться к новым веяниям: господин бургомистр вспомнит, что всегда был "за" мокрецов и тайно им помогал, и вскоре попросится на прежнюю должность. А, например, "государственный" живописец Рэм Квадрига, ранее малевавший полотна типа "Президент на обстреливаемых позициях", сотворит триптих "Обновление". Но вот рядовым гражданам, отравленным многолетней пропагандой, не умеющим быстро и без малейшего напряжения совести менять ориентиры и "перестраиваться на марше", скажите, куда податься?
В фантастической повести обычные люди тоже покидают город, а дети разом взрослеют и берут бразды правления. Однако этот финал – иллюзорный и провокативный: в реальной жизни ничего такого, по понятным причинам, не будет. Авторы отлично понимают, что жизненные ценности поколения родителей надолго останутся прежними, а устройств для "позитивной реморализации" не изобретено. Поэтому люди с "пережитками палеолита в сознании" (да и кто без пережитков?) никуда не денутся, а значит им (то есть "нам", большинству из нас) придется решать: как сосуществовать с новым поколением.
Поначалу будет страшновато, непривычно, даже унизительно опять оказаться в приготовительном классе и начинать всё заново. Но все-таки не безнадежно. Раз есть цель, то есть и вероятность дойти до нее. Хотя, конечно, "выдавливать по капле" раба и конформиста из самих себя куда труднее, чем выгнать "плохих" взрослых из царства детей. Но куда деваться? Думаю, многие любители Стругацких в этой связи вспомнят концовку повести "Хищные вещи века": "Какая предстоит работа, подумал я. Какая работа!.."