Псой Короленко: «Песня должна быть для всех, тогда она объединит людей...»

Хорошо известный в массовых слоях культурного пространства России нью-шансонье Псой Короленко приехал в Саратов, чтобы представить новый альбом «Под покровом нощи», выпущенный совместно с питерской группой «Опа!».  Псой Галактионович (урожденный Павел Лион) работает на стыке шансона, рока и синкретического перформанса. В репертуар артиста, кроме собственных песен, входят многочисленные переводы и кавер-версии нестареющих шлягеров. Смешение исполнительских традиций разных культур и эпох дает высококачественный продукт, который пришелся по вкусу разнообразной публике. Композиции, облаченные в легкую музыкальную оболочку, наполнены сложными ироничными текстами, богатыми выразительными аллюзиями и смелыми языковыми экспериментами.

- Согласно «легенде», Псой Короленко возник более 10 лет назад в США, под влиянием творчества Берроуза...

- Это легенда. На самом деле, я во время работы над диссертацией по наследию Владимира Галактиона Короленко в письме к брату Иллариону нашел фразу: «Родись я в День святого Псоя — быть мне бы Псоем Короленко». В конце 90-х я был на стажировке в Канзасском университете, в городе Лоуренсе, где Берроуз провел последние 10 лет своей жизни. Я общался около года с некоторыми людьми из его окружения и написал об этом статью «Кот внутри». Тогда я был слишком молод, наивен и девственен в отношении этой культуры. Если бы я сейчас приехал, я бы узнал о поколении бита гораздо больше,  поэтому я не уверен, что набрался там так много, как мог бы набраться.

- Как только вас не называют: современный скоморох, молодежный филолог, акын, бодисингер, бродячий ученый, журналист...  А не хотелось, чтобы вас называли одним словом?

- Кто как хочет, тот так и называет. Я обычно говорю — поэт-шансонье.

- В каких  проектах вы сейчас задействованы?

- Совместные  кабаре «Унтернационал» с Дэниелом Каном и «Русское богатство» Алёной Аренковой. Оба кабаре отсылают к началу XX века. «Унтернационал» в основном к предреволюционной эпохе, а «Русское богатство» – к эпохе символизма, Серебряного века и  авангарда. Саундтрек к фильму Абрама Роома «Третья Мещанская» надеюсь записать и издать в этом году в русской и английской версии.  

- Дорого ли возить артистов такого уровня, как вы и Кан?

- Можно договориться! Все-таки это искусство демократичное, обращённое к массам, искусство, которое хочет быть востребованным, но с другой стороны – это профессия и единственный  заработок музыканта.  Поэтому мы между этой Сциллой и Харибдой, но, надеюсь, как-нибудь продерёмся! (Смеется)

- Ваш новый альбом - для души или для популяризации ска и реггей?

- Не думаю, что хороший проект может быть либо для души, либо чтобы быть востребованным людьми. Мне кажется, что это работает одновременно, объективно он наверняка работает на популяризацию, но мы его делали для удовольствия.

- Как вы с «Опой» нашли друг друга?

Работали вместе на  фестивалях. Я увидел «Опу» в 2005 году, когда мы вместе работали на Новом году в клубе «Платформа» в Питере. Я понял, что есть группа «Опа Новый год». Это музыканты из «Доброночи». Я очень влюбился в их чувство советской эстрады 70-х годов и хотел, чтобы именно они поучаствовали в аранжировках моих самых ранних песен.

- Какие советские передачи вас сформировали?

- «Радионяня», «Вокруг смеха», «Спокойной ночи, малыши», «В гостях у сказки», программа «Время», «КОАПП» , «Кабачок 12 стульев», «Голубой огонек», советская эстрада — без этого не было бы ничего.

- Что из современной музыки импонирует?

- Активно на уровне влияний мне близки ска, клезмер, интересны шансон, авторский фолк. (Умышленно избегаю выражений «авторская песня», «бардовская песня», потому что они обросли необязательными ассоциациями.) Современная минималистическая электронная музыка, конечно рэп, звуковая поэзия, различные виды семплов и диджейских вещей,  сочетание вышеназванных. Как у DJ Cold  есть клезмер, hip-hope  и «кудрявые» аранжировки, основанные на архивных виниловых записях начала XX века.

Я назвал навскидку лишь несколько пришедших в голову сравнений, которые мне интересны. Не будет штампом сказать, что плохих и безразличных жанров для меня нет.  Для меня важно услышать всё, что звучит вокруг. Тогда можно кое-что отсеять, а чтобы правильно отсеять, нужно побольше услышать и принять.

- Что вам больше нравится - писать свои песни или обрабатывать чужие? Как авторы текстов относятся к тому, что вы проделываете с их творчеством?

- Это два разных удовольствия. Поскольку я автор собственных песен, то это ни с чем не сравнимый кайф. Если я пропускаю песню через себя, то делаю это с такой огромной любовью, что уверен: авторы текстов, с которыми я лично не знаком, любят эти аранжировки. Например, когда Юрий Лоза услышал мою песню «Плот» (я просил у него разрешения на исполнение), он сказал: «Это ведь, собственно, не музыка, не аранжировка. Это шоу, интермедия, конечно, пойте!» То, что для него «не музыка» - это отдельный вопрос, я считаю, что это тоже музыка, просто другая, но я ценю его широкий взгляд.

- Кто для вас Джим Моррисон?

- Джим Моррисон для меня очень многое - определенный период жизни был под сильным влиянием его стихов и песен, в то же время это влияние было достаточно отстраненным — мировоззрение, которое породило эти песни, уже не коснулось моего поколения, только какая-то тень, отраженный свет его, что, пожалуй, к лучшему. В психоделической революции 60-х есть много обмана, я об этом писал в статье «Испанский караван», где цитировал Моррисона.

- Как вы относитесь к психоделической революции 60-х?

- Внутренне чувство мое откликается гуманистическому пафосу, пафосу любви, доверия к людям мира, и в то же время есть потребности в интеллектуальной экспертизе, здоровом и трезвом скепсисе к тенденции размыть индивидуальность человека, к некоей деперсонализации, к критике европейской традиционной парадигмы понимания личности. Возможно, это связано с кризисом христианской культуры, и отсюда сильная экспансия буддизма... Я не говорю, что это плохо — я просто пытаюсь анализировать, я не чувствую себя экспертом, чтобы произносить всякие сентенции на эту тему. В таких вопросах надо опасаться словоблудия. Я предпочитаю говорить об этом в песнях.

- Вы пишете песни на семи языках, смешиваете их, но многие не могут похвастаться и достаточным знанием и одного. Как вас понимать? 

- Я свободно говорю по-русски и по-английски, способен изъясниться и читать со словарем на идише и французском и порождать примитивные тексты, построенные на каламбурах, знаю несколько фраз на немецком и итальянском — вот и все. Исполняя песни на языках, я подчеркиваю элемент дистанции  между мной и языком,  как писал Мандельштам: «Не искушай чужих наречий». Я их «искушаю» и в то же время показываю, что мне какие-то языки до сих пор не до конца понятны, я нахожусь с ними в отношениях увлекательного флирта и пока еще не установил прочный супружеский союз. Это обаяние флирта и придает шарм иноязычным вкраплениям в песню. Я писал об этом и даже проводил семинары на тему использования иностранных слов, фраз и даже перевода на язык, которым ты владеешь ограниченно. Дистанция и отстранение являются важным предметом созерцания, которое способна породить многоязычная песня. У зрителя могут возникнуть инсайды, может родиться интересный перевод. Я называю этот вид искусства SpellArt - от английского spell - заклинание, что также ассоциируется со спелостью и с песней и является многоязычным каламбуром. У Флоренского, у Кьеркегора и у Хайдеггера такие игры с языком ведут к философским мудростям. Наверное, в жанре нового шансона наподобие моего, должны рождаться новые смыслы и передаваться от артиста к зрителю и от зрителя к артисту, особенно, если зритель многоязычный. Недавно мы вместе с Дэниэлом Каном проводили семинар о квазипереводах, он назывался «Перевод без правил»:  переводах с изменением текста, псевдопереводах и настоящих переводах. Песню «Жила-была девочка Нина» («любила она армянина...») мы перевели неожиданно для самих себя на английский, и получилось очень красиво. В нем не было никакой пародии, он был чрезвычайно точным, смешным и абсурдным в начале - и грустным в конце.

- Вы также вольно обращаетесь с иностранным языком, как и с русским?

- Думаю, да — настолько, насколько это возможно для меня. Последнее время я стал петь на английском, который знаю лучше, идиш и французский стал подучивать. У меня даже спросили, не лишится ли текст пленительного обаяния нехватки? Думаю, что нет - знание всегда лучше незнания, о чем бы ни шла речь. Бесполезных знаний не бывает. «Меньше знаешь — крепче спишь» верно в случае, если ты очень не выспался. Надо выспаться и учиться дальше.

- В кино не планируете сниматься?

- Позовут — снимусь. Подозреваю, что это опять будет эпизодическая роль, как в «Светской хронике», «Пыли», «Царe». Кстати, в фильме Кирилла Серебренникова «Поцелуй креветки», где я играю лодочника, голос не мой. Мою фразу: «Ах ты, сучка! Во — нахаляву!» изменили.

- Вы иногда используете нецензурные слова и выражения. Для чего?

- Они выражают определенные  эмоции, состояния. Эти слова восходят к заговорам, заклинаниям в славянской культуре. Употребляю я их сейчас не так уж и много, они в ранних песнях были. Табуированные слова можно использовать, но очень осторожно. Употребление любых слов требует огромной ответственности для поэта — иначе стихи будут плохие. Кроме того, нужна ограничивающая цензура в СМИ,  а со стороны зрителя необходимо доверие и готовность понять. Такой простой вопрос, что я не понимаю, зачем о нем так много говорят?! В этом нет никаких противоречий, просто люди, которые используют эти слова всуе — портят язык. В книге Максима Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва» говорится, что вся прелесть этих слов в том,  что они запрещенные. Пытаясь сделать эти слова повседневными, мы разрушаем пласт языка, лишаем его главной функции. Берегите мат, писал он, не употребляйте его где попало и как попало. Любое слово — иностранное, русское, сленговое, вульгарное, литературное, простое, заумное, выдуманное автором требует от него особой дисциплины, которая рождается из творческого процесса и которое может понять только поэт, только в нем оно может утверждаться заново. И это вопрос доверия для читателя.

- На какую аудиторию рассчитаны ваши песни?

- Хорошая песня должна быть рассчитана на широкий круг, она может быть по-разному понята - в зависимости от образования, возраста, вкусовой ориентации, знания особенностей языка. Песня должна быть для всех, тогда она объединит людей: тех, кто знает цитаты, и тех, кто и без цитат эту песню любит. Тех, кто понимают язык, и тех, для кого она звучит эдакой милой абракадаброй. У этой песни будет бесконечное множество смыслов и для тех, и для других. Песня - это такой удивительный жанр, который должен уничтожать кластеры и барьеры, но сохранять границы и при переходе уважать их.

- Вам это удается?

- Если бы я сказал, что мне это не удается, то я бы потерял веру в свою основную творческую задачу и впал бы в отчаяние. Мне это должно удаваться. Если я на концерте достиг такого эффекта, значит, мне это удалось. Каждый концерт - это проверка удачности выступления: смог ли я преодолеть эти границы, показать, что это территория, которую можно освоить, на которой ты побывал и полюбил ее. Это может быть другой язык, другая музыка, идеология другого поколения или другой среды. Это не постмодернистский кишмиш, это должна быть очень дисциплинированная политика открытости, но не всеядность. При максимальной открытости и установке на позитив человек может увидеть зло, глупость и пустоту там, где они есть. Часто говорят о пошлости. Почему нужно ругать пошлость? Обычно сам упрек в пошлости – вот что пошло. Грубый, негативный и эгоцентрический взгляд. С удовольствием приведу пример с собой. Так вам скажет любой автор, который работает с мало-мальскими провокациями. Написал я песенку, а мне пишут: чувак! Так пошло ты написал – здесь у тебя мат, здесь рифма какая-то примитивная. Извини, я несколько дней думал, как поставить здесь рифму, чтобы ты, умница, сказал, что это пошло. Это добыча радия, как сказал Маяковский:  «тысячи тонн словесной руды», а ты говоришь – пошлость?!

- Как вы относитесь к политической ситуации в России?

- В целом отношусь положительно. Я не чувствую себя борцом с режимом, другое дело, что у меня может быть критическое отношение к тем или иным происходящим в государстве процессам. Я понимаю тех, у кого возникает ощущение, что я борец с режимом власти, поскольку это наследие либерального нонконформизма советских времен, который породил много хороших вещей. И сейчас его рефлексы не обязательно плохи, но и в чем-то полезны. У меня  нет полной идентификации, только частичная. Ну, а в целом, чувствую себя нормальным ситизеном.