В детстве кто-то хотел стать космонавтом, кто-то летчиком, а я в какой-то период думал о работе археолога. Не так чтобы это было моей мечтой, но мысль о том, что я могу найти что-то, сокрытое от людских глаз на столетия, меня будоражила. Я затаив дыхание смотрел передачи, в которых ученые смахивали кисточками пыль с амфор, выковыривали монетки, разглядывали кости динозавров, а то и человеческие черепа. И так уж сложилось, что совсем недавно моя детская мечта ненадолго исполнилась. Все началось с телефонного звонка от друга, который предложил "пожить в лесу и поработать физически". Долго думать не пришлось — вечером запаковал рюкзак, а рано утром уже сидел в электричке, готовый провести ближайшие 10 дней в палаточном лагере где-то между Аткарском и Татищевом.
Наследие
По дороге мне объяснили, что раскопки проводятся в предполагаемом месте нахождения деревни в конце далекого XIX века. Однако несколько удивило то, что вопреки моим детским представлениям откопать некий артефакт даже не является самоцелью мероприятия. Суть оказалась в том, что через место раскопок в ближайшее время должен пройти газопровод, а по закону строить что-либо на земле, имеющей статус культурного наследия (или чего-то в этом духе), нельзя, пока историками не разработан культурный слой. В общем, задумано так, что если хочешь что-то построить на клочке земли, то сначала вынь из нее все, что может представлять ценность для науки. Если таковое найдешь.
С одной стороны, приятно, что это соблюдается. С другой — пришлось от знающих наслушаться различных разговоров о том, что зачастую раскопки де-факто проводятся не в том или не совсем том месте, где был тот самый объект. Или копают только там, где собираются строить, не захватывая "лишнего" культурного слоя: пускай-де его раскапывают другие. Так что все как всегда: требования закона зачастую компенсируются его неисполнением.
Также отдалить раскопки от научных целей способна неквалифицированная рабочая сила, которой может быть совсем не до находок — главное шарашить почем зря "кубатуру", за которую, к слову, платят немалые деньги.
Быт
Выходя из электрички, получаем первое задание: набрать воду в пластиковые бочки и погрузить их в "буханку". Руководство (Гриша и Паша) разглядывает новичков, спрашивает, приходилось ли кому раньше заниматься раскопками. Выясняется, что половина состояла в поисковых отрядах. "Это хорошо, но специфика все равно другая". Остальные, в том числе и я, слабо представляют, о чем идет речь.
Пока "УАЗик" трясется на кочках по полям, нам рассказывают, что мы везунчики. "Прямо перед вашим приездом повар сменился. Теперь еда похожа на еду. Реально вкусно. А до этого было..." — Паша корчит рожу, оборачиваясь на нас с переднего сиденья.
Лагерь устроен более чем прилично для полевых условий. Сами раскопки проходят в открытом поле, а он примостился на краю леса. Несколько больших шатров. Один — под столовую, другой — под кухню, третий — что-то вроде барака для тех, у кого нет своей палатки. Внутри деревянные нары, матрасы, спальники. Вспоминается песня Высоцкого "Про речку Вачу". "Вача — это речка с мелью/Во глубине сибирских руд,/Вача — это дом с постелью,/Там стараются артелью,/Много золота берут!"
В лагере есть все для нормальной жизни — туалет, душ и даже стиральная машинка, питающаяся от генератора, который также позволяет не оказаться в информационном вакууме — можно зарядить телефоны, планшеты и ноутбуки. Получается забавный симбиоз природы с современными технологиями. Усталые и грязные копатели слоняются между березками со смартфонами в руках, в "столовой" обсуждают последние новости. Разговоры, как и везде, в основном об Украине.
Рабочий день начинается после чаепития в 6.00. В 8.00 — завтрак, в 13.00 — обед, после которого следует перерыв в 2-3 часа, когда копать сложно из-за жары. В 19.00 — ужин и официальный отбой. Но после него многие выходят копать. Алкоголь в лагере запрещен. За драки выгоняют.
Лего-человечки
Коротко оглядевшись, хватаем лопаты, идем на раскоп. Работа нехитрая, но ее много. Поле разлиновано на квадраты. Задача проста: снять слой земли и зачистить квадрат до ровного и чистого, если понадобится, даже пройтись щеточкой или веником. Затем его фотографируют и продолжают копать дальше. И так, пока не достигнешь материкового слоя, который никем не разрабатывался.
Сначала все идет хорошо. Потом мышцы вспоминают, что организм к физическому труду способен, но не занят им систематически. На второй день сомневаешься в способности к чему-либо вообще. В конце второго дня не хочется ничего — просто упасть и уснуть. С третьего дня начинается привыкание, но еще с диким удивлением смотришь на людей, которые копают почти без отдыха, бодры и веселы, с шутками выходят на работу после ужина и задерживаются на раскопе до темноты. Однако потом понимаешь и это.
Одна из главных проблем, которая мучила тех, с кем я поехал на раскопки, — онемение кистей рук. На него жаловались и те, кто занимается раскопками давно. Кисти привыкают держать лопату и не берут что-то еще, кроме нее. Становишься похож на лего-человечка, в чью пластмассовую клешню можно впихнуть только цилиндрический предмет определенного диаметра. Гриша говорит, что его организм привык ко всему этому через три года занятия археологией. Теперь у него ничего не устает и не немеет. Я слушаю, тщетно пытаясь открыть фляжку с водой. Крышка намного тоньше, чем черенок лопаты. Пальцы отказываются сгибаться до этого диаметра.
Слой выкопан. Осталось отбросить из квадрата землю. Гриша показывает, как это лучше делать. Мы смотрим с недоумением, во взглядах читается: "Я что, лопату держать не умею, что ли?" Дружно говорим: "Угу!" — но продолжаем махать инструментом каждый по-своему, косимся на надвигающуюся тучу.
Погода портится. Уже полдня по небу ходят тучи, поливая соседние леса дождем. Если вовремя не перекидать землю, она может раскиснуть и превратиться в жидкую грязь, вычерпывать которую будет очень неудобно. Поэтому приходится поднажать. Через десять минут руки сами начинают держать лопату, как только что показывал Гриша. С удивлением открываем для себя, что свои правила и техники есть даже в таком, как казалось, простом деле. Земля выброшена, теперь можно идти на обед.
Соседство
Раскоп большой. На нем единовременно трудится большое количество людей. Многие занимаются раскопками профессионально и далеко не первый год. Их можно отличить по своим, а не казенным лопатам, отработанным навыкам и скорости работы. При сочетании всех этих составляющих заработать на раскопках можно очень даже солидную сумму.
Есть и новички — как мы. Копаем усердно, но КПД невысок. Перекуры происходят чаще, чем у остальных, и под конец рабочего дня становятся все длиннее. Что приятно, таким, как мы, многие стараются помочь советом: "Встань спиной к отвалу, удобней будет …здесь совком лучше, штыковой неровно получится". Это все просто, но информация экономит время.
Особняком стоят "местные" — жители окрестных деревень. Они приезжают на велосипедах по одиночке или на разбитой "классике" с соседом и коллегой по калыму. Есть и те, кто приезжает с семьей: жена помогает по мелочи, сынишка подносит лопаты, дочка подливает чай из термоса. Это напоминает сцены из книг или советских фильмов, где вся семья выходила на покос: мужчины косят, женщины вяжут снопы, а в обед все в тени пьют холодное молоко из крынки, макая в него свежий хлеб. Возможно, жители деревни, следы существования которой мы пытаемся найти, тоже ходили на работу в поле. Но это все равно "две большие разницы".
Также обособлены от остальных "национальные" бригады. Бригада чеченцев, бригада дагестанцев, несколько бригад таджиков...
Национальный вопрос
Национальные бригады выделяются достаточно ярко. Каждая работает по-своему. Таджики прыгают на квадрат сразу толпой. Топчутся, мешают друг другу, но работу делают быстро. Быстро и громко. Чей-то высокий от природы голос и непонятная речь начинают раздражать остальных. Увещевания оказываются действенными лишь на время — "убавленные" на полтона голоса постепенно вновь становятся все громче. "Мы же вам не мешаем говорить. Мы же не против", — пытается возмущаться один из них. "Да и мы вам не запрещаем. Просто немного тише говорите, чтобы остальным не мешать", — отвечают ему, немного умерив пыл. Но все повторяется вновь и вновь.
Дагестанцы стоят в соседнем квадрате с чеченцами. Говорят по-русски и негромко. Речь грамотная, почти без акцента. Трудно понять, где пролегает граница между их шутками и правдой:
— У него на телефоне видео, как человеку горло перерезают.
— И что, ты сам, что ли, не видел, как человеку горло режут?
— Но зачем это на телефоне держать? — закрывает тему дагестанец во всем белом. На нем белые кроссовки, белые штаны, белые футболка и бейсболка, еще не успевшие окраситься от черенка белые рабочие перчатки. Заканчивая работать, они садятся на раздолбанную, но "опущенную" и тонированную "пятерку". Складывают лопаты так, что багажник теперь не закрывается. Он хлопает на кочках, пока бригада уносится по полям в соседнюю деревню.
На раскопе с телефонов и из машин периодически звучат провокационные песни. Кто-то хочет поставить "Небо славян" "Алисы". В это время из машины уже звучит ироничная "Зачем ты под черного легла" екатеринбургской группы Alai Oli. По сути в ней нет ничего оскорбительного. Даже напротив — это авторская ирония. Люди обсуждают, поймут ли соседи иронию. Затем из других колонок начинает звучать "Ансамбль Христа Спасителя и Мать Сыра Земля".
Местные
Однако национальный вопрос постепенно почти сошел на нет, когда к концу раскопок деревенский барыга привез на раскоп местных пацанов. Молодежь, наверное, от 16 до 22 лет. Большой разброс в возрасте, но маленький — в темах для разговоров. Если речь выходцев с Востока никто не понимал, то местные говорят исключительно матом, и ты это понимаешь. Как ни пытаешься абстрагироваться, грязная ругань все равно забивается в уши. Любопытно, что им замечаний никто не делает. Но на кавказцев и таджиков смотрят уже иначе.
Разговоры на одни и те же темы. О том, как побухали, что надо скинуться по сотке и снова забухать в субботу. Вовану нужно скинуться — у него суд скоро, мать на тюрьму уже денег передаст. Вчера подрались: "Он такой говорит: "Пацаны, я не знал, что это ваша девчонка, давайте разойдемся, я все понял". А Костян ему ка-ак всек! Мы все его трамбанули. Угарно было. Он еле встал потом".
Власть, которой достоин
Но больше о местных говорили по другому поводу. Из этих громких разговоров стало ясно, что барыга, который привозит пацанов в бортовой "Газели", платит им не сдельно, как получаем все мы, а денщину. За день они должны снять по слою с двух квадратов. На квадрате по четыре человека. После нехитрых расчетов выясняем, что эти четверо, работая на себя, могли бы получать в 2,5-3 раза больше.
При этом все они знают, сколько на раскопках платят остальным. "Славян на себя тут работает. За неделю поднял 20 тысяч. Он просто пришел и сказал, что хочет работать", — говорит один. "Да-да. Молодец пацан. Нормально так", — вторят остальные. Но никто из них даже не подошел к руководителям раскопок. Кажется, их все устраивает. Когда Славян, еще не окончивший работать, скоро сможет купить себе машину, считающуюся в деревне неплохой, его односельчане будут рады тому, что могут скинуться по сотне на пьянку, а если нормально работать, в Татищеве можно еще и телефон с рук купить.
"А им этого хватает. Они просто не хотят что-то делать, суетиться. А тот на них по десять тысяч в день делает. Каждый имеет ту власть, которой достоин", — говорит за чаем Костя. Для него раскопки закончились. Завтра он уедет утренней электричкой. Мы сидим под навесом и смотрим, как пацаны спешно грузятся в тентованную "Газель". Прежде чем поднять борт, барыга говорит им, что из-за дождя те отработали всего полдня и получат только половину оговоренной суммы.
P.S. Уезжать не хотелось. Уже стоя на станции, думал, подражая мысленно киношному акценту: "А на раскопках сейчас у-ужин. Макаро-оны". Было ощущение, что уезжаешь из пионерского лагеря, где смена закончилась, как только со всеми сдружился. Перед отъездом обменялись контактами в социальных сетях. Мой напарник Диман, соскучившись по той атмосфере, через пару дней все же вернулся на раскопки и пробыл там до конца экспедиции.