Советский, российский режиссер, сценарист, общественный деятель, народный артист РСФСР Андрей Кончаловский выступил на заседании Совета Федерации в рамках формата "Время эксперта". Приводим его выступление полностью:
"Дорогие друзья, я очень взволнован, потому что не ожидал, что меня сюда пригласят. И когда говорят "эксперт", то содрогаюсь и становлюсь все меньше и меньше, потому что, в общем-то, чем дольше живешь, тем меньше знаешь. Поэтому когда меня спросили, какая тема, я, на свою голову, решил посвятить свое выступление тому, что меня занимает последние десять лет, наверное – о том, что происходит в нашей стране, что происходило и вообще – почему мы такие, а не другие.
Я прожил много в Америке, в Европе, люблю Европу. Из Америки виднее, между прочим, понимаешь, в какой стране ты живешь. Поэтому размышления мои связаны, скорее, не с искусством, а с культурой. Мы очень часто под культурой понимаем знание творчества Чайковского, Пушкина и умение держать вилку в левой руке. Но есть и другое определение культуры – это та система ценностей, в которой мы живем и которая руководит поступками каждого человека: с утра он встал, почистил зубы, поговорил с детьми, потом пошел на работу, вернулся, лег спать… Вот все, что он делает, это поведение человеческое – бихевиоризм – и определяется тем, что я называю этическим кодом, а с другой стороны его можно назвать культурой.
Другое определение культуры – это нравы. Алексис Детоквиль очень хорошо сказал, что благодаря своим нравам народ может извлечь пользу даже из самых неблагоприятных климатических условий и самых скверных законов. Никакую конституцию не обеспечишь, если нравы населения этому сопротивляются. Поэтому знание нравов или культуры чрезвычайно важно. И мы как бы думаем, что мы это знаем. Нам кажется, что мы знаем, почему мы так или иначе поступаем и мы, грубо говоря, не анализируем свои поступки, редко анализируем их. Тем более что в православной культуре понятие исповеди не было конституциализировано. Была такая хорошая работа видного социолога и антрополога Живова, которая называлась "Русский грех и русское спасение", он проанализировал и сопоставил культуру Запада, латинскую культуру с культурой православия, Восточной Византией. Ведь что такое исповедь? Это когда человек идет к священнику и рассказывает о своих грехах. Но для того чтобы рассказать о своих грехах, он должен проанализировать свою жизнь, свои поступки и оценить эти поступки как грех, потом их высказать. В этом смысле исповедь – это было понятие, которое называется, в общем, самосознание, критическая самооценка. В православии исповедь обычно была перед смертью, как последняя попытка обмануть Бога. Даже в монастырь цари шли, монашество принимали на всякий случай. В этом смысле очень важно понять, что русскому человеку свойственно другое представление о своих поступках. Кстати, в ранние годы советской власти, когда педагогика пыталась воспитать новое поколение, Макаренко очень успешно применял понятие исповеди и понятие самооценки. Была очень хорошая работа профессора Хархордина по этому поводу.
Поэтому, над чем я хотел задуматься вместе с вами, поразмышлять вместе с вами – о том, что же надо сделать в нашем обществе, какие усилия, какую политическую волю применить, чтобы создать благоприятные условия для гражданского общества. Ведь недаром Владимир Владимирович очень дипломатично всегда говорит, что путь к гражданскому обществу у нас в стране труден, длинен. Если говорить прямо, то с гражданским обществом у нас пока проблемы. То есть, населения много, а граждан не так много. И это вопрос не сегодняшнего дня, а того, что абсолютно необходимо гражданам, правительству, нам – людям культуры, думать о том, что мешает созданию гражданина в нашей стране. Это ведь вопрос внутренний и довольно сложный. Вы знаете, ведь образование – это такая вещь… У нас вот сейчас решили – 100 фильмов там советских, основы православия… Образование – вещь довольно сложная. Чему учить детей – это чрезвычайно ответственный и очень сложный вопрос. На мой взгляд, есть масса образованных, начитанных людей, но которые в этическом смысле представляют из себя сомнительные явления. Я знаю очень хорошо малоприятных людей, которые прекрасно образованы. Поэтому знания еще не говорят о том, что человек старается быть, грубо говоря, хорошим.
Есть такая хорошая восточная притча, что шел монах, по дороге ему встретился огромный самурай. И самурай попросил монаха рассказать, что такое рай и ад. И монах сказал ему: "Ты знаешь, ты такой большой, мускулистый, сильный, но такой глупый, что вряд ли ты поймешь, что я тебе объясню". Ну, самурай страшно рассердился. Рассвирепел, вытащил меч из ножен, говорит: "Я тебе сейчас отсеку голову". Монах посмотрел на него и сказал: "Вот это ад". Самурай подумал, положил меч в ножны, посмотрел на монаха и сказал: "Прости меня, я на тебя разгневался". Монах сказал: "А вот это рай". Это очень простое объяснение, но, на мой взгляд, оно говорит, как надо учить людей. Это тонкое, очень глубокое размышление о том, как людям открывать те или иные вопросы истины. Был такой социолог и физик Джон Бернал, который сказал, что гораздо труднее поставить вопрос, чем найти ответ. Потому что, чтобы правильно поставить вопрос, нужно обладать интуицией, нужны глубочайшие размышления, а чтобы найти ответ и разрешить этот вопрос, нужны знания и умения. Вот постановка вопроса здесь пока, на мой взгляд, и в образовании, я имею ввиду в образовании нации, еще пока не сформулированы. Почему? Вы знаете, надо думать о том, что формулировка такого вопроса, как формирование национального сознания и гражданина должна опираться на очень глубокий анализ менталитета. Этот анализ русской культуры, в общем-то, не происходит. Причем у нас есть замечательные ученые, антропологи, социологи, прекрасные, глубоко мыслящие люди, которые, к сожаление, не представляют сегодня того интеллектуального ядра, которое могло бы быть, для того чтобы вооружить государство и власть представлением о том, как двигаться в направлении модернизации не экономики, с которой я никогда не дружил, но в модернизации русской психологии. Причем очень часто говорят: "У нас все в порядке, мы не позволим менять наш национальный менталитет", как сказал однажды Дмитрий Анатольевич, когда какой-то социолог сказал, что какие-то вещи есть в русской культуре, которые надо бы реформировать. Он сказал: "Вы знает, я думаю, реформировать в любой культуре что-то, что мешает". И я ношусь с такой идеей, хотел бы с вами поделиться ей. Вот в биологии, например, геном уже почти раскрыт, и чем дальше мы раскрываем биологический бином человека, тем больше мы понимаем, как управлять физиологией человеческого организма. И мы проанализировали геном составных частей, оказалось, там в 3 тысячи частей больше, но хотя бы мы поняли состав. Я ввел такой термин "культурный геном". Он тоже существует – в каждой культуре есть определенный геном, который мы не разобрали. Нам свойственно в принципе не задумываться о том, как мы поступаем. Русскому человеку свойственно больше верить, чем размышлять. По этому поводу не могу удержаться, я вам прочитаю страничку из историка Ключевского, который написал "Верование и мышление":
"Вместе с великими благами, какие принесло нам византийское влияние, мы вынесли из него и один большой недостаток. Источником этого недостатка было одно - излишество самого влияния. Целые века греческие, а за ними и русские пастыри и книги приучали нас веровать, во все веровать и всему веровать. Это было очень хорошо, потому что в том возрасте, какой мы переживали в те века, вера - единственная сила, которая могла создать сносное нравственное общежитие. Но не хорошо было то, что при этом нам запрещали размышлять, - и это было нехорошо больше всего потому, что мы тогда и без того не имели охоты к этому занятию. Нам указывали на соблазны мысли прежде, чей она стала соблазнять нас, предостерегали от злоупотребления ею, когда мы еще не знали, как следует употреблять ее. Греки поступали точь-в-точь, как сказочный индийский царь с своим богобоязненным сыном, которому он для сбережения его целомудрия с детства внушал, что черти - это девицы, и который, увидев девиц, сказал чересчур осторожному папаше напрямки, что черти понравились ему больше ангелов. Когда нас предостерегают от злоупотребления тем, чего мы еще правильно употреблять не умеем, всегда можно опасаться того, что при встрече с опасным предметом мы прямо начнем злоупотреблением. Так случилось и с нами. Нам твердили: веруй, но не умствуй. Мы стали бояться мысли, как греха, пытливого разума, как соблазнителя, раньше чем умели мыслить, чем пробудилась у нас пытливость. Потому, когда мы встретились с чужой мыслью, мы ее принимали на веру. Вышло, что научные истины мы превращали в догматы, научные авторитеты становились для нас фетишами, храм наук сделался для нас капищем научных суеверий. Мы вольнодумничали по-старообрядчески, вольтерьянствовали по-аввакумовски. Как старообрядцы из-за церковного обряда разорвали с церковью, так мы из-за непонятного научного тезиса готовы были разрывать с наукой. Менялось содержание мысли, но метод мышления оставался прежний. Под византийским влиянием мы были холопы чужой веры, под западно-европейским стали холопами чужой мысли".
Это очень глубокое замечание, которое приводит нас к тому, что наш, русский метод мышления – эмоциональный. Мой брат Никита, мы с ним очень разные люди, хотя единоутробные, говорит: "Да что ты сомневаешься? Главное - верить". У меня голова устроена так, наверное, потому что я начитался русских религиозных философов, которые появились только в XIX веке, поскольку русская религиозная мысль лежала в тишине довольно долго. Почему я об этом говорю – потому что размышления нам чрезвычайно необходимы и необходимы сомнения. Потому что не сомневаясь, нельзя найти истину. Поэтому у нас, я это знаю по себе, вообще культуры диспута нет. Кто-то даже сказал – в общем-то, неважно, о чем диспут, важна культура диспута. Неважно, о чем спорят, важно, как спорят. Что такое диспут? Диспут – это "я слушаю моего оппонента и не жду, когда я могу повторить то, что до этого сказал, а пытаюсь развивать мысль". Мы не слышим оппонента – так устроена наша эмоциональная структура, наш эмоциональный культурный геном.
Я везде хожу и толкаюсь, и здесь буду толкаться на ту же тему – мне кажется, что абсолютно необходимо создать научную панель, может быть, заседание, совещание, куда собрать наших ведущих историков, антропологов, социологов, политиков, которые помогли бы разобраться в том, что нам мешает и что прекрасно в нашем национальном культурном геноме. Конечно, здесь есть причинно-следственные связи, это не возникло сегодня или вчера. Это возникло за несколько тысяч лет, как возникало наше мышление. Анализируя аргентинский культурно-крестьянский код, один социолог обнаружил несколько постулатов, которые я, прочитав, просто подпрыгнул. Когда он анализировал этот культурный феномен, он выделил такие ценности у крестьянина:
- Радиус доверия – очень узкий. Способность отождествлять себя с другими, сопереживать, радоваться успехам – вот что определяет доверие. В странах, где крестьянское сознание, доверие преимущественно ограничено семейным кругом. Все, что находится за пределами семьи, обычно вызывает чувство безразличия.
- Жесткость морального кодекса. В крестьянском коде моральный кодекс бывает очень жесткий, а бывает мягкий. То есть, нарушение правил, растянутое представление о том, что можно, а что нельзя делать, бывает очень свободное. И чем дальше развивается человечество, тем жестче становится моральный кодекс.
- Новаторство воспринимается как угроза установившейся стабильности – как ересь, как нетерпимость.
И очень интересно отношение к богатству. У крестьянина отношение к богатству строится на том, что он еще не экспонирован к капиталу. Для сельскохозяйственного рабочего богатство – это земля. А земля может только перераспределяться. Она же не прирастает. Только двигаются границы. До сих пор кто богатый человек? У кого квартира больше. И представление о том, что богатство перераспределяется, у крестьянина связывается с тем, что экономический расцвет соседа воспринимается как угроза собственному благополучию. В то время как когда возникла буржуазия, возникло и представление о капитале, то есть, деньгах. А капитал не перераспределяется, он прирастает трудом, не связанном с землей.
Когда я это прочитал, мне это шибануло, потому что это очень интересно проецируется на нашу культуру и на наше сознание. И задумываясь об этом, я пришел к выводу и даже столкнулся по этому поводу с Ясиным, что мы еще пока живем в обществе, где не возникала буржуазия. Она не могла возникнуть по тысяче обстоятельств. Хотя бы потому, что у нас не было городов, у нас были военные поселения. Городов с республиканским сознанием, с тем, что называется вече и где были граждане, было два: Псков и Новгород. Мы это прекрасно знаем и знаем, как Псков и Новгород яростно сопротивлялись московскому царству: были бесконечные бунты, потому что цари хотели их подчинить. В конце концов Ивану Васильевичу удалось с этим покончить – с зачатками республиканского сознания в России. Вроде бы – какое это имеет отношение к сегодняшнему дню? На мой взгляд, прямое, потому что мы все продолжаем те самые причинно-следственные связи – развитие русских нравов. В русских нравах не было буржуазии, крестьянам землю так и не дали. Преступление дворянства было очень серьезным, потому что если бы дали землю, то появился бы собственник. А так – человек остался без собственности и остался несвободным, потому что собственность дает первое основание свободы.
И поэтому, как ни интересно и ни парадоксально, я считаю, что в России буржуазии не было никогда и нет до сих пор. Буржуазия – это прежде всего житель города. Город – самостоятельность от царя, от императора. Самостоятельность – это когда мы сами решаем, договариваемся, платим налоги. Гражданское общество возникает там, где существуют города. Поскольку у нас городов не было, рынка не было, не могла возникнуть буржуазия. Сотни километров снежной пустыни – куда везти, что везти? Рынок не возник просто потому, что пространство гигантское, да и урожая хватало только себе, хозяину земли и на семена. Буржуазия – это когда гражданское требование политической независимости основано на финансовой независимости. Собственно, это и есть республика. Такой буржуазии в России не возникло, и когда мне говорят, что возникла буржуазия во времена нашей промышленной революции – это огромная иллюзия, на мой взгляд. Во-первых, это были только зачатки, и все они были связаны с царским двором. Мы живем в этой замечательной стране и в очень интересное время – вы меня позвали сюда, чтобы я вам говорил какую-то ересь. Это невероятно! Это то, что мы действительно живем в обществе, которое свободно по-настоящему и которое свободно пытается найти, как в этой стране жить лучше. Конечно, каждый из вас знает, как сделать жизнь лучше. Кто из вас или нас прав – я не знаю.
И мне кажется, что очень важно, когда мы говорим сейчас о воспитании и об образовании. Все-таки подумать о том, что необходимо проанализировать, что такое маленький человек, идущий в школу. Этот человек знает, что если он будет писать мимо унитаза, он получит от мамы подзатыльник. Поэтому он делает так, как говорится. Что это значит? Это значит не анонимная ответственность. Анонимная ответственность – это когда маленький человек это делает, потому что так надо. Это абсолютно другой этический код. Поскольку я убежден, что мы с вами все крестьяне, мы исповедуем эти качества, которые я перечислил. Мы не стали горожанами, потому что у нас не было буржуазии, в том числе и я, и вы все. Хотя, может быть, из вас кто-то более цивилен. Я лично крестьянин, у меня точно то же самое, все те же самые представления.
Поэтому, мне кажется, очень важно нащупать в этом нашем этическом коде те моменты, на которые необходимо повлиять. Как изменить? Для этого, конечно, нужен научный труд ряда людей – серьезно подумать о том, что мешает русскому человеку стать гражданином. Потому что отсутствие граждан – это не то, что они не ходят на выборы. Они пойдут на выборы, проголосуют, пойдут домой. Все! Дальше начинается проблема – к кому апеллировать избранному человеку, если его заставляют нарушать закон? Он не может пойти к своим избирателям. Потому что они его не защитят. Важно, что эта связь между населением и избранными людьми – двойная. Это не просто избирательное право. Один африканский психолог заметил: "У нас в Африке hardwear – демократический. А вот softwear - авторитарный". Поэтому неважно, какой компьютер, важно как менять softwear. По форме мы, конечно, можем быть абсолютными демократами, но softwear менять очень сложно. Для этого нужны серьезные касперские в области культуры, образования, психологии, антропологии – для того чтобы понять это. Пока мы не анализируем нашу историю. Конечно, необходима история официальная. Потому что ну нельзя все рассказать, потому что будет кошмар, люди потеряют всякую веру во все на свете. Мы же все знаем, что Шекспира не было. Это уже доказано, что было два человека-аристократа, которые все это написали. Но англичане упрямо говорят, что Шекспир был. Ну зачем расстраивать людей? Поэтому есть как историческая правда, так и научный анализ.
Мне кажется, что необходимо так проанализировать учебную программу – для того чтобы воспитать поколение родителей и учителей. У нас пока нет учителей, которые бы могли этому учить, у нас нет той программы, по которой надо учить и у нас просто еще нет этих родителей. Потому что если в школе тебе говорят одно, а родители делают абсолютно другое, то никакая школа не поможет. Поэтому я надеюсь, что доживу до того времени, когда создастся панель, которая будет заниматься анализом русского этического кода, на основе которого будет выработана программа и правительством будет проведена в жизнь программа воспитания первого поколения современного русского человека".