С весны 2014 года саратовские добровольцы поискового отряда "Лиза Алерт" нашли 22 пропавших человека живыми. Еще семерых, к сожалению, спасти не удалось. В двух из трех случаев поиска пропавших на природе полиция предоставляла волонтерам вертолет. О том, как зародилось поисковое движение, как происходит поиск и что самое тяжелое в работе активистов, нам рассказал координатор саратовского поискового отряда "Лиза Алерт" Константин Костырин.
— Константин, как вы пришли в поисковое движение?
— История началась давно, когда на поиск пропавшего человека однажды попала Ира Воробьева, журналист радиостанции "Эхо Москвы". Она вернулась с поиска и рассказала об этом в эфире. Я послушал и заинтересовался. Но начать что-то создавать без опыта совершенно нереально. Долгое время я только следил, наблюдал, как это происходит в Москве. Летом прошлого года я поехал в столицу работать. Для меня было совершенно естественным шагом вступить в ряды отряда и начать ездить на поиски пропавших людей.
— То есть у вас московский опыт?
— Да, я восемь месяцев занимался этим в Москве. Пусть не координировал поиски, но был активистом. Плюс участвовал в проекте "Блоги", который рассказывал о деятельности отряда. Вел блог на сайте "Эха Москвы" и писал статьи для различных ресурсов. Сейчас, из-за того что кураторство регионов занимает гораздо больше времени, чем просто участие в поисках, я блогами не занимаюсь.
— Расскажите, с чего началось поисковое движение "Лиза Алерт".
— Началось все в сентябре 2010 года, когда потерялась девочка Лиза Фомкина. Потерялась она вместе с тетей, но взрослая была не совсем здорова психически. Это произошло в небольшой деревне. И как обычно у нас: ну потерялись, придут. А может и не придут. Никто их толком не искал сначала. Потом кто-то выложил о них информацию на каком-то стороннем форуме, и она начала распространяться по интернету. В итоге Лизу искали порядка 500 человек. Беда в том, что люди массово выехали на поиски лишь на пятый день. И в результате в конце восьмого дня нашли тетю, а на девятый — саму Лизу. К сожалению, обе они погибли. Но важный момент в том, что Лиза на восьмой день была еще жива. То есть если бы люди поехали всего на день раньше — девочку, скорее всего, нашли бы живой. В Саратовской области с лесными поисками проще, потому что у нас просто нет лесов, где можно потеряться. У нас бывают поиски в природной среде. Как правило, там пропадают люди с потерей памяти или травмами. Или, как это было в случае с мальчиком-аутистом. Сталкиваемся именно с такими случаями, а в центральных регионах грибников теряется огромное количество.
— А Лиза где потерялась?
— Это было в Орехово-Зуеве, Подмосковье.
— Как люди изначально сорганизовались? Ведь не было системы поиска пропавших, не было налажено взаимодействие.
— Люди сами себе сказали: "Надо ехать туда". Те, кто не мог поехать, начали "бомбить" социальные сети, форумы. Писали, что ребенок в лесу и ему нужно помочь. Люди приехали и буквально толпами ходили по округе. Для сравнения: если тогда Лизу искали 500 человек, то сейчас мы людей вытаскиваем силами группы от 4 до 15 человек. А иногда можем и по телефону вывести, если человек более или менее соображает. Много разных методик.
Через месяц люди, участвовавшие в поисках Лизы, собрались вместе. Идея, что не должно быть так, что дети пропадают, а их никто не ищет, повисла в воздухе. И люди решили организовать отряд. Начались обсуждения, как это должно выглядеть. Было мнение, что нужно организовать группу в 20-30 человек, которые в любой экстренной ситуации могли все бросить и поехать на поиски. Или это должны быть люди профессионально подготовленные, которые занимались бы только поисками. Но наиболее живучим вариантом, который, что называется, сам себя выбрал, оказался формат отряда, который существует сейчас: это свободное сообщество, с определенными правилами и иерархией. Управление базируется на простом принципе: кто больше делает, тот и решает. На данный момент московский отряд — это 150-200 человек, которые активно выезжают. Еще порядка тысячи человек, которые периодически помогают. И около 20-40 регионов, в которых отряд так или иначе присутствует.
— Почему людей не ищут соответствующие органы власти? Почему возникла необходимость в добровольческой деятельности?
— У нас существуют две государственные структуры, которые занимаются поисками людей, — полиция и МЧС. При этом полиция занимается в основном поисками в городской среде. Кроме того, у них есть регламент, который не позволяет начать поиски сразу. Поступает заявка о пропаже — полиция опрашивает разных лиц, осматривает место, то есть производит следственные действия. А через три дня, если ситуация не меняется, полиция возбуждает уголовное дело. При этом самая высокая вероятность найти человека живым — это первые сутки после пропажи.
МЧС — это не поисковая служба, а служба спасения. МЧС не работает в лесу, хотя в городе поисками занимается. Максимум от службы спасения в первое время — мы получали сирену, для того чтобы вывести человека из леса на звук, или спасатели по собственной инициативе шли в составе наших поисковых групп. Сейчас по Москве и многим регионам ситуация с МЧС улучшилась, их начали оснащать оборудованием: навигаторами, сильными фонарями. Есть поисково-спасательные отряды, которые сами себе покупают оборудование, плотно работают вместе с нами, перенимая наши методики.
Благодаря тому, что за эти четыре года мы проблему поиска людей очень активно обсуждаем в СМИ, полиция стала реагировать гораздо оперативнее. Во всяком случае, когда пропадают дети. Если становится понятно, что это не "бегунки", которые сами убежали из дома, то объявляется чрезвычайное положение, создается оперативный штаб. Причем не через несколько дней, а сразу.
— Вне зависимости от того, прошло три дня или нет?
— Заявление о пропаже нужно подавать сразу. Как только вы поняли, что человек пропал, вы не можете с ним связаться, нужно сразу подавать заявление, если это ребенок или пожилой человек.
— Полиция стала относиться к этому более внимательно?
— Честно говоря, в Саратове я столкнулся с тем, что полиция у нас работает в плане поиска гораздо лучше, чем даже в Москве. Для меня это было откровением. Поиском пропавших занимается соответствующий отдел. Есть еще отдел по делам несовершеннолетних, который занимается трудными подростками, и в тех случаях, когда пропадает трудный ребенок, хотя и из хорошей семьи иногда убегают, то следователь, ведущий поиски, координирует работу с инспектором по делам несовершеннолетних. Если ребенок маленький, сразу подключается следственный комитет, не только полиция.
— Откуда вы получаете информацию о пропаже людей?
— У нас есть бесплатная горячая линия 8-800-700-54-52, открытая совместно с "Билайном". Они нам предоставляют телефон, а наши волонтеры постоянно дежурят на нем. Поступает звонок, человека сразу опрашивают, собирают первичную информацию. Ее скидывают в регион, находят человека, который будет координировать поиски. Кроме того, человека, который позвонил на линию, просят заполнить специальную форму на сайте и предоставить фотографию пропавшего. Если звонящий не может воспользоваться интернетом, часто это, например, пожилые люди, то координатор уже при личном общении собирает всю информацию. В большинстве ситуаций личный контакт с заявителем обязателен. Чтобы понять, как мог пропасть человек, куда направиться. Поиск пропавших имеет множество нюансов. Где-то работают методики, а где-то чутье. Поэтому нужно собрать максимально возможное количество информации: пообщаться с родственниками, сослуживцами, друзьями. Чем больше информации соберешь, тем быстрее ты можешь найти человека. Хотя это работает при поиске в городе. На природе чаще всего достаточно вводной информации. Каждый поиск индивидуален.
В конце 2013 года "Билайн" отчитался о работе горячей линии отряда "Лиза Алерт". За год работы поступило более 8000 звонков из 52 регионов России, обработано 1200 заявок по пропавшим людям, 500 свидетельств очевидцев.
— Что вы делаете после получения первичной информации?
— Мы готовим ориентировку на человека. Координатор общается с заявителем по телефону или встречается лично. После этого принимается решение о методах поиска. Потому что в некоторых случаях нужен выезд на место, в некоторых достаточно информационной работы или прозвона больниц.
— Дальше начинается непосредственный поиск?
— Да.
— Где в этой системе взаимосвязь с официальными органами? Есть ли она вообще?
— Есть в зависимости от региона. В Москве, например, участвует полиция — хорошо, не участвует — ничего страшного, работаем сами. Но есть одно железное правило: мы не начинаем поиски, если нет заявления в полицию. Это показывает серьезность намерений. Исключение — маленькие дети, которых мы начинаем искать немедленно, вне зависимости от того, есть заявление в органы или нет. Еще одно исключение, если человек заблудился в лесу. Чем быстрее мы это начнем делать, тем лучше.
Вчера к нам попала заявка: женщина пропала в 2013 году, склонна к аморальному поведению. Обратилась дочь. Спрашиваем ее: "А заявление в полицию есть?" — "Нет". Некогда было, а теперь просит: "Найдите мне мать". Ну ты хотя бы потрудись заявление в полицию написать, если считаешь, что она действительно пропала!
— Как с вами взаимодействует полиция? Заявления же и к ним поступают.
— Например, в Москве с полицией достигнута договоренность, что если заявление поступило к ним, то родственников направляют сразу к нам.
— Там они заинтересованы в вашей работе?
— Мы им статистику делаем. В Саратове таких договоренностей нет. Заявление подает в полицию, а оно попадает в главк, а оттуда, если считают, что наша помощь может быть полезной, напрямую звонят мне с просьбой помочь людьми, распространением информации.
— Пока не всегда так происходит?
— Пока да, не всегда. В дальнейшем, надеюсь, будет чаще. Мы показали свою эффективность. Это не мы заинтересованы в помощи полиции, а они изначально позвонили нам с просьбой: "Давайте координировать усилия". Мы встречались, разговаривали, достигли определенных соглашений. Было у нас в полиции и ежегодное собрание всех специалистов, занимающихся розыском. В том числе и я там выступал, рассказывал о нашей деятельности. Зная контакты каждого следователя, можем с ним созвониться и обменяться информацией или попросить проверить, например, камеры. У нас самих таких полномочий нет. Или они нас просят, если нужно обклеить ориентировками квадрат или распространить информацию по социальным сетям. Нам это не трудно. Определенная координация происходит. Еще пока не в том виде, в котором мне бы хотелось, но, надеюсь, в дальнейшем взаимодействие будет плотнее.
— Как с МЧС вы сотрудничаете?
— Мы общаемся, не так плотно, как с полицией. С "Добровольцами России" через Сергея Дмитриева. Есть контакты энгельсского, саратовского и областного руководства, чтобы координировать работу. Они знают, что у нас есть подготовленные люди для поиска в природной среде.
— Чем обусловлено появление такого добровольческого движения, как "Лиза Алерт"? Тем, что государственные органы не выполняли задачи поиска, или это необходимо было самому обществу?
— Общество созрело, чтобы заниматься волонтерской деятельностью. Если говорить о развитых странах Европы и Америки, то там, при эффективном государстве, очень много добровольцев. Для многих там волонтерство — это часть жизни. И наш отряд "Лиза Алерт" многое брал с американской системы AMBERAlert (AMBER — сокращение от America’s Missing: Broadcasting Emergency Response — прим. авт.). В какой-то степени это становится модным.
AMBERAlert — это система оповещения о пропаже детей в ряде стран, а также распространения информационных бюллетеней, выданных на подозреваемых в похищении людей. В США действует с 1996 года. Информация распространяется с помощью коммерческого и спутникового радио, кабельного телевидения, рассылки SMS-сообщений и размещения на рекламных щитах. В России с 2014 года действует похожая система Alertservice.
— Я помню, как волонтерство стало массовым, когда во время потопа в Крымске в 2012 году люди осознали: если они не поедут помогать, никто не станет этого делать. Военные вошли в город, кажется, на девятый день только.
— Многие из тех людей, которые сейчас занимаются поисками, были в Крымске. Причем, когда они рассказывают об этом, у них загораются глаза. Мы себя позиционируем как неполитическая организация, дистанцируемся, но наши волонтеры очень часто имеют активную позицию и отстаивают свои политические взгляды. Так вот про Крымск рассказывают и сторонники Путина, как они с Митей Алешковским (руководитель благотворительного проекта "Нужна Помощь.ру", фотограф, общественный деятель — прим. авт.) разгребали. Люди вспоминают Крымск как толчок, объединяющий добровольцев. А "Лиза Алерт" образовалась в 2010 году, гораздо раньше.
— Но именно после Крымска появилась идея закона о волонтерской деятельности, который должен был то ли регламентировать, то ли ограничивать ее.
— Законопроект о волонтерской деятельности — это стыд нашего правительства. Хоть мы и дистанцируемся от политики, мы участвовали в его разработке, вносили много инициатив, объясняли, что будет нам мешать. Раз уж пришла идея вот такой закон сделать, так пусть он нам помогает. Поэтому мы активно им занимались. В результате ничего из того, что мы просили, в проект включено не было. Наоборот, оказалось, что мы только должны всем и каждому. Например, мы должны согласовывать свою деятельность вплоть до формы одежды с представителем власти. А если мы ночью в лесном поиске, мы где должны этого представителя власти брать? Мы должны его ждать, что ли? Мое личное мнение: это желание государства загнать волонтерство в рамки, построить его, забюрократизировать.
— Как началась работа отряда в Саратове?
— Когда я приехал из Москвы в начале этого года, я нашел здесь лишь группу "Лизы Алерт" в социальной сети. Она была, по сути, недействующая. Была попытка создать отряд, но девочка, которая пробовала, не знала, как и что делать. Сейчас она занимается поиском с нами. Поскольку я к тому времени уже знал, что делать, то объявил о начале работы. Последовала некоторая реакция, люди стали приходить и предлагать помощь. 9 апреля пропадает мальчик, и оказывается, что к работе мы готовы. Нас было три человека. Сережа Сдобнов сделал нам ориентировки, распечатал. Мы подготовили транспорт, москвичи поддержали нас распространением информации в социальной сети. Когда мы двигались к родителям, чтобы опросить, ребенок нашелся. Мальчика перехватили в "Триумфе" по ориентировке из соцсети "Вконтакте". Человек зашел в интернет, увидел, что пропал ребенок, и вдруг нашел его в магазине. После этого проходит две недели и начинается поиск Юлии Пшеничниковой, которая стала нашим постоянным клиентом (пропадала неоднократно, последний раз 6 ноября 2014 года — найдена через два дня — прим. авт.). И процесс пошел. Потом был дедушка, который пошел на кладбище проводить товарища и потерялся, и многие другие. Мы не просто заявляли, что пропал человек, и все — мы ехали на поиски, расклеивали ориентировки. А когда идет реальная работа, подтягиваются другие люди.
— Сколько человек сейчас в саратовском отряде?
— Активных членов, которые участвуют постоянно, порядка 20 человек. К тому же каждый поиск приводит новых людей. Не так давно, когда мы искали парня, который уехал на машине, нам помогало много ребят с интернет-портала "АвтоСаратов". Есть люди, которые не участвуют в обсуждениях и рабочих мероприятиях, но когда происходит реальный поиск, они откликаются. За неполный год у нас было 30 заявок. Это те случаи, по которым мы проводили мероприятия. Естественно, не всегда человека находили мы. Иногда скорая, полиция, случайные прохожие. Но работу, которую мы берем на себя, мы выполняем. Из этих заявок в 22 случаях мы нашли человека живым, семь — погибших и одного не нашли. Не найден парень-"бегунок", убежавший еще летом при сложных очень обстоятельствах.
— Почему бегут из дома? Вообще, как люди чаще всего пропадают?
— Бегут по разным причинам. Это нам может казаться, что нет оснований, а для человека они есть. Основные категории пропавших — это пожилые либо люди с проблемой психики в половине случаев, еще процентов 30 — это дети, и пропавшие, и "бегунки". Остальные — взрослые. Есть набор методик, которыми мы пользуемся. Знаем, что и по ком нужно делать. В этом смысле поиск не отличается. Но когда ты ищешь ребенка — это совсем другая моральная нагрузка. Когда пропадает ребенок, ты понимаешь, что это либо его болезнь, либо глупость родителей, либо какая-то природная среда. Ты разговариваешь с родителями и видишь их ужас. Этот момент самый тяжелый. Поэтому когда мы искали Исмаила (шестилетний мальчик, пропал в Екатериновском районе — прим. авт.), нагрузка была очень сильная.